– Я просто вернулся домой. Вот и все. Там дочка.

– Я знаю, – сказала она. – Все нормально.

И встала, и близко к нему подошла. Дышать стало больно, как это бывает в горах на большой высоте.

– Я с тобой, – прошептал он, – теряю всю волю. Я так не могу.

– И я не могу, – сказала она.

Закрыла глаза и ресницами тихо коснулась его очень красной щеки.

– Какой ты горячий. Ты болен?

– Я болен. Тобой.

– Но ты и меня заразил. Ты заразный.

– Я, кажется, даже тебя не люблю, – сказал он. – Тогда что же это?

– Не знаю. Не знаю. Ведь ты у нас взрослый, женатый. Ведь ты же меня соблазнил. Это ты соблазнитель.

– А ты кто? – сказал он. – Тогда кто же ты?

Она отошла от него.

– Я не знаю. Но не говори «не люблю», хорошо?

– Не буду.

– Не надо. Пожалуйста!

Бородин чувствовал, что никакой клетки больше нет. Потому что клетка лучше и спокойнее того, что наступило сейчас. То, что наступило сейчас, не нуждалось ни в нем, ни в ней, оно не нуждалось ни в чем, кроме того, чтобы ему не мешали. Но представить себе, что этому можно помешать, было так же странно, как представить себе, что можно остановить молнию, если она уже разорвала небо.