Естественно, как любой на моем месте, я, как только узнал об этих ее продолжительных прогулках, организовал наружное наблюдение. При должном навыке незаметно следить за человеком в лесу в сто раз проще, чем в городе. А ребята у меня, не хвастаясь, были опытнее, чем индейские следопыты из романов.

Вот только все три раза они ее теряли. Очень быстро. Каждый раз разные. Разводили руками, смотрели в землю, чистосердечно признавались, что понятия не имеют, как вышло: вроде бы вот только что была на виду, в белоснежной блузке, то красной юбке, то синей, и вдруг – как растаяла…

Тогда я их попросту ругал нещадно, ни о чем не задумываясь, но это был первый звоночек… Встретился я ночью в укромном местечке с одним из агентов, и, когда разговор зашел про Янину, он мне вовсе уж шепотом:

– Пан капитан, це ж ведьмачка! Святой крест, Матерь Божья, ведьмачка! – и крестится вовсю.

Я ему приказал не распространять тут мистику, неуместную при Советской власти. Только остальные трое мне говорили то же самое. Факты давайте, мистики мохнорылые, как вас, хотя вы и не читали, поименовал писатель Шишков! А нету у них конкретных фактов. Все знают, и точка. Общие фразы: мол, может людей лечить, может помочь в том и этом по-своему, а может и навредить так, что сохрани Господи. Факты! Мнутся, бекают, мекают, общими фразами отделываются, один так и заявил: мол, не пытайте, пан капитан, тут такое, что не подвластно никаким властям и никакой полиции, ее в войну немцы обходили за километр, а в сорок шестом сам Довбуш, сдуру вздумавший поухаживать, из ее хаты вышел, как очумелый, тут же собрал своих и ушел из села, и никогда его тут больше не видели…

И вот что было: наш Карай, если им с проводником случайно придется встретиться с Яниной, прижимал уши, обходил далеко, вроде бы и хвост поджать готов. Проводник мне жаловался: мол, не понимает, что с собакой, это с нашим Караем-то, которого однажды пускали в хату, где засели трое бандеровцев, – и он не получил ни царапинки, зато двоим правые руки вмиг порвал так, что оружие они бросили, а третьему в буквальном смысле глотку вырвал. Зверь, в хорошем смысле. Трехлеток, с теленка, хоть на кого пускай…

И как-то вскоре подошла ко мне на улице Янина, улыбаясь, глядя своими карими глазищами невинно, как дитятко, спрашивает вкрадчиво:

– Пане капитан, може, мне на шее бубенец носить, как корове? Чтобы вашим хлопцам было легче?

Я, признаться, так и не нашелся, что ей ответить моментально и достойно. Она постояла, улыбнулась так, что сердце замерло, – и поплыла дальше. Встретились двое дядьков в возрасте – капелюхи свои сняли, кланяются ей, словно панскому управляющему в польские довоенные времена. А она, бровью не поведя, идет мимо, как королева. Частенько я замечал и до того, и после, что перед ней мужики капелюхи сдергивают, а бабы чуть ли не приседают…

А через день-другой приходит ко мне Вася Зуйко, известный покоритель и разбиватель дамских сердец, который мимо панны Янины ну никак пройти не мог. Вид у него – как говорится, пыльным мешком из-за угла ушибленный. Волосы чуть не дыбом, зубы чуть не лязгают, лица на нем нет. И говорит: товарищ капитан, слово офицера, так все и было…

Встретил он где-то Янину, остановился почесать язычок. Янина особого интереса не выказывает, но и не обрывает, стоит, слушает, улыбнется отрешенно, будто все это ее только забавляет. Васюк наш, приободрившись, попробовал ее ожерелье указательным пальчиком потрогать: мол, до чего красивое… Дите малое, ага, монист он не видал, непременно нужно пальцем потрогать…

И тут вместо ожерелья у нее на шее обнаруживается натуральнейшая громадная гадюка, обвилась в два витка, голову выбросила, шипит, целится цапнуть за палец… Васю поневоле на метр отнесло: натуральнейшая змеища! Местные, что случились поблизости, разговор оборвали: змею видели они там или нет, а уж как Вася шарахнулся, не могли не видеть… Янина говорит что-то вроде:

– Пан поручик, душевно умоляю, не тратьте красивые городские слова на простую деревенскую дивчину. И монисто у меня красивое, и сама я не уродина, но не про вашу честь. И дело не в вашем мундире, я девушка разборчивая и капризная…

Улыбнулась и пошла себе как ни в чем не бывало…

Принюхался я – трезвый, конечно, парень дисциплинированный. Недолго думая, хоть это и не по уставу, взял я его крепенько за глотку, гимнастерку в кулак собрал, говорю ледяным тоном:

– Вы мне, товарищ старший лейтенант, этого не говорили, а я соответственно не слышал. Советскому офицеру, тем более сотруднику госбезопасности, о всякой мистике болтать никак не надлежит… тем более уверять, будто он с ней сталкивался самолично. Я ясно выражаюсь? Ах, ясно… Вот и извольте запомнить накрепко: разговорчики эти прекратить, чтобы ни одной живой душе… И к девушке, кстати, не приставайте, змея там или не змея, а не похоже, чтобы вы ей нравились… Как стоите?!

Васюк вытянулся, как положено, и я его отпустил, еще раз повторив, чтобы не распускал язык. Только к тому времени мне было точно известно, что среди ребят пошли… разговорчики. Касательно панны Янины. С тем самым мистическим уклоном. Началось, такое впечатление, от тех, кто за ней следил и терял ее в лесу. При мне – ни словечком, так что крайних я найти не могу, не в силах взгреть соответствующим образом. Но точно знаю, что разговорчики имеют место быть. Впервые у меня в группе такое – чтобы втайне от командира шли посторонние разговорчики, тем более на столь скользкую тему. Так что настроение оставляет желать лучшего.

А той же ночью один из агентов, опять-таки чуть не зубами лязгая, говорит:

– Везучий у вас офицер, пан капитан, или, я так думаю, у панны Янины было доброе настроение. В сорок третьем немецкий унтер-офицер ее хлопнул… пониже спины. Что-то его отнесло, как давеча вашего пана поручика, люди видели, отошел он шагов на сто, присел на лавочку, вынул револьвер и пальнул себе в голову. Хорошо еще, что это двое немцев видели, так что селу не было никаких неприятностей… Да и ваш поручик не особенно и распускал руки… Вы его уж предупредите, чтобы не лез больше, а то мало ли что…

Рявкнул я на него шепотком, велел прекратить эти разговорчики и никогда больше с ними ко мне не соваться. Только настроение у меня и без того давно уже было препаршивейшее. С одной стороны, ведьмам быть не полагается. Никак не полагается на тридцатом году Советской власти, пусть даже здесь эта власть появилась не так и давно. С другой стороны, я – капитан МГБ, с довоенным пограничным, фронтовым смершевским и послевоенным опытом. Умею работать с информацией. Так что, если рассуждать отстраненно и логично, анализировать информацию и самих информаторов, приходишь к совершенно неприемлемому выводу: что-то такое да есть… И, кстати, пан ксендз на нее поглядывает будто поверх винтовочного ствола, будто на прицел взял – но исключительно в спину, лицом к лицу смотрит безразлично, раскланивается вежливо, – и словно бы откровенно боится ее служитель культа…

Сатанею я потихонечку от поганости ситуации. С одной стороны, невозможно, с другой – что-то такое просматривается, если на косвенных. Одно ясно: нет пока что доказательств ее связи со Смоком, спасибочки и на том…