знать, какие способы сохранить себя здесь от тебя утаил Рысь?

— Да, хочу. Что вы попросите взамен?

«Ну, волосы, положим, у тебя густые, но забирать такое эфемерное понятие, как качество волос, это, хм, как-то… — Ксения пошевелила в воздухе пальцами, поискала сравнение. — Как-то мелочно? Что еще, деточка? Блеск глаз вполне хорош. Запястья тонкие. Манера держать голову… Можно подвесить долг на нитке времени, сказать “отдашь потом”, и пусть тревожится… Можно скинуть ей пару своих лет, да только это Рысь наверняка заметит, а если не он, то его жена. Морщины? Кожа? Что-нибудь такое…»

Девочка тем временем дозрела и поделилась все-таки заветным — все они рано или поздно дозревают:

— У меня есть…

Она подняла рукав черного присборенного платья и показала Ксении браслет. Браслет был велик, болтался на запястье, тяжелый, мощный, древний артефакт с тусклыми темно-синими камнями.

— Это, наверное, фамильный, я не помню. Но в тот день, когда я сюда попала, он был на мне, и я имею основания думать…

Браслет хотелось взять в руки, погладить, даже поцеловать. Ксения украдкой перевела дыхание и облизнула губы. «Притаимся. Хорошо, что здесь полумрак, не видно румянца. И хорошо, что девочка юна, не понимает, что за штука ей досталась».

А впрочем, может, этого вообще никто не видит. Может, только у Ксении на этот браслет какая-то выдающаяся реакция. Кулон под платьем будто бы налился тяжестью.

— Дай посмотреть, — голос против воли задрожал. «Слушай, но он ведь некрасивый, не тоненький-блестящий, как ты любишь, да он тебе ведь даже не пойдет. Откуда этот трепет? Что такое?»

Бережно, будто он вот-вот рассыплется, Ксения взяла браслет у Леди — провела пальцами по выпуклому внешнему узору, по камням. Какой же нелепый, старомодный — и какой же прекрасный. И как же хочется сперва забрать его себе, а потом уже рассуждать, что происходит.

Последний раз Ксении так, до дрожи, нужно было завладеть какой-то вещью в далеком детстве. Или вовсе никогда.

— Возьмете его? Плата подходящая?

«Да, да, да, черт, — вопило что-то внутри Ксении, — отличная плата, отдавай скорей, плевать на все». Но она еще раз посмотрела браслет на тусклый свет и протянула обратно хозяйке:

— Это опасный путь, имей в виду. Может, ты ничего не обретешь. Растеряешь последнее. Бывает и такое.

— Но вы укажете мне выход?

— Укажу.

— А какой именно?

— Я погружу тебя в твое прошлое. Ты вспомнишь что-нибудь. Потом станешь такой, как я.

Каждый раз, когда к Ксении приходили эти птенцы — неважно, гордые, несчастные, трепещущие, наоборот — вульгарно-громогласные, — всегда, когда они вот так являлись, Ксения чувствовала себя гораздо старше. В привычном платье, черном, кружевном, в полутьме своего недокабинета, с тайными знаниями и вязкой манерой речи она чувствовала себя стареющей, змеиной.

Браслет снова поблескивал на запястье у Леди. Как просто выманить его прямо сейчас и ничего не отдать взамен. Но нет, не стоит.

— Нет, — послышался от двери ненавистный голос, словно отголосок ее мыслей, и Леди оглянулась, и чары ослабли, — послушай, нет. Это не так работает.

«Да чтоб тебя, как ты всегда не вовремя!» Вчера, глядя, как Роуз танцует с мастером, Ксения готова была шипеть от злости, но сегодня злость вызрела, стихла, стала похожа на блестящий черный крем. Ксения даже чувствовала гордость — пусть не она завоевала мастера, а Роуз, но ведь и Роуз — девушка из Центрального, из их сплоченной ведьминской компании.

— Что тебе до моих дел? — спросила и прищурилась. — Тут ничего такого не происходит.

— Ну да, просто одна умная девушка взялась паразитировать на чужом отчаянии.

«Как же она умеет в пару слов вложить даже не пощечину, а что-то хуже. Как же она стремительно передвигается в своих потертых штанах и бежевой кофте и выглядит при этом — хоть рисуй ее. Как она заполняет собой все, и вот старательно лелеемая чернота куда-то прячется, комкается, хрустит под ногой, как сухие лепестки». Ксения думала ответить что-то хлесткое, что-то достойное, но вместо этого спросила:

— Ты же не будешь открывать здесь шторы?

— Я не собиралась.

«А мы ведь одной крови, ты забыла. Ты умеешь то же, что и я. Ты ограничила себя, но ты умеешь. Ты тоже можешь завораживать, убеждать, и сила Центрального по-прежнему с тобой. Ты не носишь родовых украшений, но они у тебя есть».

— А как иначе прикажешь подарить ребенку внутреннюю цельность? Она ведь тоже из наших мест. Мы должны заботиться…

— Да уж явно не через морок. Ей еще рано.

— А может быть, она сама будет решать?

Леди переводила взгляд с Ксении на Роуз и обратно.

— Если я соглашусь, — спросила она звенящим голосом, — я стану такой, как вы?

— Да, — сказала Ксения.

— В лучшем случае — да, — добавила Роуз, — будешь все время чувствовать темноту. Точно не сможешь вернуться домой и жить как раньше, но в этот город сможешь выходить чаще.

— Какую темноту? — спросила Леди, и Роуз, конечно, пожала плечами, а Ксения ответила честно:

— Которая всегда, я полагаю.

— Нет, городскую темноту, — сказала Роуз, — дома, подвалы, каменные стены, прохладу, старые ступеньки, сны, туман.

— Но городу снится та же темнота, — возразила Ксения, и ей показалось, что Роуз сейчас ее ударит.

— А мы не можем выбирать, что ему снится, — отрезала, и глаза ее блестели, — можем делить с ним это или нет.

— То-то ты радостно сбежала из своего родного…

— Я не поэтому сбежала. Не из-за снов.

Леди молчала. Роуз положила руку ей на плечо, и та ее не сбросила.

— Подумай и возвращайся, — велела Ксения, и Роуз, конечно, добавила:

— Или нет.

— Спасибо, — сказала Леди тихо и выскользнула за дверь.

Ну что же, ладно. Роуз осталась, и пришлось-таки спросить:

— Чего тебе?

— А как ты сама думаешь?

«Я думаю, что этой глупой девочке я бы хоть как-то помогла, а вы не сможете. Я думаю, что она больше не придет. Я думаю, только что из-за тебя я потеряла лучшее украшение в своей жизни. Еще я думаю, что тебе нравится мастер или, по крайней мере, что тебе он интересен, и вот поэтому ты мне даже симпатична, хотя и придушить тебя мне тоже хочется».

Они спросили друг друга почти одновременно, но Роуз все-таки успела первой:

— Ты понимаешь, что сама ей не поможешь?

— Ты понимаешь, что твоя помощь не помощь?

Ксения хмыкнула:

— Знаешь, красавица, об этих видах помощи мы сейчас можем спорить несколько часов.

— Ты наживаешься на ней.

— Совсем немного.

— Вся твоя помощь — приучение к забытью.

— Можно подумать, забытье хуже отчаяния.

Какая-то вялая выходила перебранка — как будто два старых врага сошлись зачем-то в полуденную жару, когда самый воздух вязкий. И вроде даже что-то говорят, но так, для вида, и обоим смертельно лень подняться с места.

Ксения вдруг почувствовала какую-то общность с Роуз, будто общее прошлое что-нибудь значило. Старинные подружки, надо же!

— Мы не были подружками, — сказала Роуз, — ты меня презирала всю дорогу.

Сначала Ксения подумала, что это шутка. То есть что Роуз читала мысли — это ладно, это и сама Ксения иногда могла. Но вот «мы не были подружками» — откуда?

— Да, да, — кивнула Роуз, — да, я тоже помню. И нет, не бей меня сейчас, пожалуйста. Я не была уверена, помнишь ли ты.

— А где гарантия, что ты сейчас не врешь?

Роуз пожала плечами:

— Да считай как хочешь. Я только сейчас и смогла начать рассказывать.

— Кем я была?

— Злокозненной красоткой. Очень богатой, очень избалованной. Все думала не упустить своего. Влюбилась в мастера. В него почти все были влюблены в нашей компании.

— В нашей компании, значит?

— Ну я была не то что совсем с вами, хотя, по идее, мне полагалось. Свежая кровь.

— Свежая кровь?..

«Ой, ладно вам, какой смысл. Ты можешь играть в недоверие сколько угодно, но как же интересно послушать еще кого-то».

Роуз тем временем