соседней землянки. «У раненого с ожогами температура поднялась!»

«Иду!» — Сергей на секунду прикрыл глаза. Нужно было разорваться: там танкист с ожогами после прямого попадания, здесь обмороженные разведчики, в операционной боец с осколочным.

«Я займусь ожоговым,» — Елена словно прочитала его мысли. «А ты начинай с разведчиков. Мария Петровна поможет.»

Старшая медсестра уже готовила растворы для постепенного согревания: «Главное — не торопиться. Помните, Сергей Николаевич, как в первые дни войны спешили? Скольких тогда потеряли из-за неправильного отогревания.»

Он помнил. Каждого помнил. И того лейтенанта, которому пришлось ампутировать обе стопы. И санитара, потерявшего пальцы. Война учила жестоко.

«Сестричка,» — позвал раненый с осколочным. «Больно очень.» «Потерпи, родной,» — Зина уже сделала укол. «Сейчас легче станет.»

А за стеной выл ветер — злой, январский, беспощадный. Словно сама природа испытывала их на прочность.

«Доктор! Доктор!» — в землянку буквально ввалилась закутанная в платок женщина. «Мы из Петровки… Услышали, что разведчиков привезли обмороженных.»

За ней вошли еще несколько женщин, нагруженных узлами. В них оказались теплые вещи — вязаные носки, рукавицы, шерстяные платки.

«Последнее несем,» — пожилая крестьянка развязала узел. «Но как же их, родимых, без тепла оставить? У самой сын на фронте.»

«А это вот,» — другая женщина достала большой глиняный горшок. «Гусиный жир. Мать моя всегда говорила — лучшее средство от обморожения.»

Мария Петровна прослезилась:

«Господь вас послал, голубушки… А то ведь бинты да спирт — это хорошо, но душевного тепла не заменят.»

«Смотрите, Сергей Николаевич,» — Елена показывала на руки разведчика. «После растирания жиром кровообращение восстанавливается!»

«Да, — кивнул он. — Народная медицина иногда творит чудеса. Отец рассказывал — в первую мировую их так же деревенские спасали.»

«А это вам, сестрички,» — самая молодая из женщин протянула сверток. «Варежки теплые. А то видим — руки у вас совсем застыли.»

Зина примерила варежки:

«Такие мягкие! Как мамины.»

«Мы еще принесем,» — пообещала пожилая. «У нас там бабы валенки подшивают, носки вяжут. Всем миром.»

«А я меду принесу,» — добавила другая. «От простуды самое первое средство.»

Сергей смотрел на этих простых русских женщин — усталых, замерзших, но не сломленных войной. Они отдавали последнее, чтобы спасти чужих сыновей, согреть чужих детей.

«А мой Ванятка с мальчишками хворост собирает,» — сказала одна из женщин, растирая замерзшие руки. «Сейчас привезут на санках. Печки-то у вас едва теплятся.»

И правда, вскоре послышался скрип полозьев. Несколько подростков, раскрасневшихся от мороза, втащили в землянку вязанки сухого хвороста.

«Тут еще керосин,» — запыхавшийся мальчишка лет двенадцати показал на бидон. «Батя перед фронтом спрятал, велел беречь. А тут такое дело.»

«Давайте я покажу, как керосинки правильно расставить,» — вызвалась пожилая женщина. «У нас в гражданскую целый госпиталь так отапливали.»

Вскоре в землянках стало заметно теплее. Керосинки давали ровное тепло, а от печек, заправленных сухим хворостом, шел живой жар.

«Смотрите-ка,» — Мария Петровна показала на термометр. «Уже восемнадцать градусов!» «А мы воду согреем,» — вызвались женщины. «Для компрессов нужна же теплая.»

В большом котле на печке забулькала вода. Пар поднимался к потолку землянки, оседая каплями на промерзших бревнах.

«Товарищ старший лейтенант,» — улыбнулась Елена. «По-моему, у нас тут целый отряд ангелов-хранителей появился.»

«Какие мы ангелы,» — смутилась пожилая крестьянка. «Просто… как же иначе-то? Война войной, а человеческое тепло души никуда не денешь.»

«А вот и наши хозяюшки!» — в дверях показалась румяная от мороза девушка с большой корзиной. «Мама картошку в печи запекла, и капусты квашеной принесла.»

Запах печёной картошки поплыл по землянке. Раненые заворочались на нарах, принюхиваясь.

«Это им сейчас самое то,» — кивнула Мария Петровна. «После такого холода организм требует простой, сытной еды.»

«И витамины в капусте,» — добавил Сергей. «От цинги первое средство.»

Молоденький разведчик, которому недавно растирали обмороженные руки, осторожно взял горячую картофелину:

«Как дома… Прямо мамину печку вспомнил.»

«Ешь, сынок,» — пожилая крестьянка смахнула слезу. «Может, и моего где-то так же добрые люди согреют.»

К вечеру мороз усилился, но в землянках было тепло — от печек, от керосинок, от человеческой доброты. Обмороженные разведчики спали спокойным сном. Жар у ожогового больного спал. Даже боец с осколочным задремал без стонов.

«Знаешь,» — сказала Елена, когда они остались вдвоем в ординаторской, — «вот говорят — врачи спасают жизни. А на самом деле…»

«На самом деле спасает любовь,» — закончил Сергей. «Любовь во всех её проявлениях — профессиональная, человеческая, народная.»

За окном выла метель, но её вой уже не казался таким зловещим. Потому что нет такой стужи, которую не смогло бы растопить тепло человеческих сердец.

А утром женщины снова пришли — с вязаными носками, с горячей картошкой, с травяным чаем. И снова растапливали печи, и снова согревали души своей простой, человеческой заботой.

Потому что на войне все становятся родными. Потому что беда одна на всех. И спасение — тоже общее.

Такой она и была — та военная зима сорок второго. Страшная и прекрасная. Жестокая и человечная. Время испытаний и время единения.

И может быть, именно тогда, в крещенские морозы, они по-настоящему поняли: победить можно только вместе — всем миром, всем народом, всей любовью.

История 2

Военный врач

«Товарищ старший лейтенант медицинской службы Вишневский!» — связной протянул пакет. «Срочно в штаб дивизии!»

Сергей вскрыл конверт. Приказ был краток: возглавить хирургическое отделение медсанбата соседней дивизии. Их хирург погиб при бомбежке.

«Когда выезжать?» — только и спросил он. «Через час. Машина будет.»

Елена, стоявшая рядом, побледнела. Но сказала твердо:

«Я соберу твой чемодан. И не забудь отцовские инструменты.»

Майор Зорин, просматривая документы, покачал головой:

«Тяжелый участок, Сергей. Там сейчас наступление готовится. Будет много работы.»

Их прощание было коротким — крепкое объятие, долгий взгляд, в котором читалось больше, чем могли выразить любые слова. Война не терпит долгих расставаний. «Машина ждет, товарищ старший лейтенант,» — напомнил водитель.

Полуторка тронулась, и Сергей, глядя на удаляющуюся фигурку в белом халате, вдруг особенно остро почувствовал, что значит любить. Теперь он по-новому понимал глаза раненых, когда они просили: «Доктор, спасите… Меня дома ждут.»

А Елена, вернувшись к своим обязанностям, видела в каждом бойце чьего-то любимого — сына, мужа, брата. Её сердце, переполненное тревогой за Сергея, словно раскрылось навстречу чужой боли.

«Сестричка,» — позвал раненый. «Напиши письмо моей Машеньке.»

И она писала, вкладывая в каждое слово частичку той любви, которая теперь согревала её душу: «Любимая, я жив. Я вернусь. Я обязательно вернусь.»

После отъезда Сергея что-то изменилось в Елене. Она поняла это, когда встретилась взглядом с только что привезенным бойцом. В его глазах стояла такая