Девочка даже если и волновалась, то прекрасно скрывала свои чувства. Руки она сложила на коленках, сжав кулачки. Уставилась невидящим взглядом в пространство, лицо снова стало непроницаемым, будто не было ни слез, ни стремительно навалившегося сна.

Ровным, глуховатым голосом она начала говорить:

— Меня зовут Ольга Белецкая, мне шестнадцать лет, я родилась и всю жизнь прожила в Одессе. Мои родители — рабочие на заводе. Я — комсомолка, была принята в ряды ВЛКСМ год назад в подпольной организации одесского движения сопротивления. Со второго года оккупации Одессы, моего родного города, являюсь членом подпольной чекистской группы товарища Бадина.

Шубин и Мурашко переглянулись между собой в немом удивлении: шестнадцать? На вид можно было девочке дать лет двенадцать, до того она была мала ростом и изящна.

Девочка вдруг подняла подбородок выше, словно стараясь сопротивляться чему-то невидимому:

— Я — еврейка… С первого дня оккупации я и моя мать, Дора Белецкая, присоединились к партизанским отрядам в катакомбах под Одессой. Моя мама работала в лазарете, а я — на кухне. Потом мне стали давать более сложные поручения, я стала связной в отряде товарища Бадина. В мою задачу входило записывать секретную информацию специальным шифром, а потом относить шифровки в тайники, оттуда остальные подпольщики из других шахт или партизаны передавали по рации сведения в штаб Красной армии. Еще весной сорок третьего вместе с остальными моими товарищами я выбиралась на поверхность земли для участия в диверсиях. Меня чаще всего ставили наблюдателем при таких операциях, потому что я очень внимательная, могу долго не спать и не отвлекаться. Еще у меня острый слух, я знаю немецкий, потому что бабушка и дедушка всегда говорили на идише и по-немецки дома. Поэтому я была полезна для отряда, переводила разговоры часовых или надписи.

Ольга вдруг сильно побледнела, на ее измученном личике было видно, как тяжело дается ей рассказ.

Николай Трофимович хотел уже было остановить девушку, приказать сделать перерыв, но она вдруг перехватила его взгляд и покачала головой — я выдержу.

Ее печальный отчет продолжился дальше:

— Три недели назад, восьмого февраля, наш отряд был атакован фашистами, наверное, по наводке предателя. И… все погибли, потому что сначала был применен ядовитый газ, его, забаррикадировав все выходы из шахты, пустили в подвалы. Пока остальные пытались противостоять, фрицы атаковали входы… — Девушке все тяжелее давался рассказ. — Меня сразу увели в глубь шахты, туда газ почти не проходил. Очень тесно, я и то еле протиснулась. Да и… все равно, воды почти не осталось, еды — тоже… Командир отряда, товарищ Бадин, приказал мне вызубрить все добытые сведения, а потом уничтожил документы, чтобы немцы при захвате отряда не догадались об имеющейся у нас информации — схеме немецкой обороны, которую фашисты возводили с января вокруг Одессы. Еще зимой, в самом начале, нам была поставлена задача собрать сведения и передать их в штаб. Отряд почти выполнил поставленную задачу, мы планировали уже передать информацию через цепь связных и тайников, но внезапный штурм противника нам помешал.

Ольга замолчала, подбирая слова. Перед глазами у нее до сих пор стоял сумрак шахты номер двадцать один, где корчились в предсмертных муках ее товарищи. Трехдневная осада, отсутствие воды и смертоносный газ медленно вели их к смерти, люди почти не разговаривали, стараясь сохранить остатки сил. Она выбралась туда всего раз, попрощаться со своими. У нее была своя задача: вызубрить документы. Каждому из них было ясно — гибель неминуема, надежды на спасение нет. Командир на слабых ногах переходил от одного человека к другому: закрывал глаза мертвецам; пожимал руки умирающим, чтобы хоть как-то поддержать их мужество и дух в этой страшной ситуации; прощался с каждым, понимая, что жить всем им осталось буквально от силы час-другой.

Потом Бадин обнял Ольгу, которая уже сутки, что шла немецкая атака, сидела над картами и записками с секретной информацией о состоянии германской обороны при тусклом свете последних капель горючего в керосинке:

— Пора.

Девушка оглянулась с сожалением на темное пространство, где уже ничего не могла рассмотреть. Там во мраке делали последние вздохи ее близкие люди, товарищи и друзья. Она не могла даже похоронить тех, кто уже погиб.

Но могла сделать другое — спастись и сделать то, ради чего они погибли — помочь Красной армии освободить Одессу.

Поэтому впереди ее ждало поручение — доставить все добытые сведения в штаб переднего края советского фронта во чтобы то ни стало.

Для этого командир отряда провел девушку к тесному коридору, который оканчивался тупиком. Здесь каменный низкий свод не доходил до края стены, образуя узкую щель. Взрослый человек, даже самый худой, не смог бы протиснуться наверх через это отверстие, но хрупкая, тоненькая Ольга, единственная из всего отряда, смогла бы пролезть в этот просвет. Она взобралась на плечи Бадину, чувствуя, как он едва стоит на ногах, и втиснулась всем телом в просвет между острыми краями. Впилась пальцами, коленками, плечами и рывком пропихнула себя между рядов острых обломков горной породы.

Вслед ей несся тяжелый хрип:

— Ты доберешься, Оля, я верю. Ради нас, ради победы доберешься.

И она поползла в кромешной темноте по тесному коридорчику, задыхаясь от слез и мысленно прощаясь со своими товарищами по отряду.

Девушка очнулась от горьких воспоминаний, посмотрела вокруг. Теплая комната, трое мужчин с вниманием слушают каждое ее слово. Неужели это правда, у нее получилось вырваться из осады и дойти по оккупированной территории до своих? Или это ее предсмертный бред?

Но нет, на плечо ей легла вполне осязаемая теплая рука полковника Зубарева:

— Ты все сделала правильно. Молодец, ты — герой.

Ольга кивнула, смахивая с себя паутину воспоминаний, и, с трудом осознав реальность, продолжила:

— Отряд был уничтожен при осаде, все погибли из-за газа. Только мне удалось пробраться в подземный ход через очень узкую щель. Дальше по этому лазу я выбралась наружу, там есть выход из шахт почти на окраине города, и направилась выполнять приказ командира отряда — доставить сведения в штаб Красной армии.

Майор Мурашко не смог скрыть нотки недоверия в голосе:

— Как же ты прошла через все немецкие заставы?

Ольга объяснила, для нее это уже стало привычной реальностью:

— Меня принимают за ребенка и почти не обращают внимания. Я старалась проходить мимо постовых ночью. В кустах выжидала, пока они заснут или отвлекутся, тогда пробиралась мимо охраны. Некоторые места обходила через лес, слишком там много было народу.

— Сколько ты добиралась сюда? Когда