все — пуля обеспечена. Но обошлось. Через пару дней, когда я оклемался, привели меня к одному офицеру. Он, хорошо говоривший по-русски, стал меня расспрашивать. Я ему рассказал примерно то, что сейчас рассказываю вам, соврав при этом, что мои родители были репрессированы. Он заинтересовался мной, особенно по той причине, что я хорошо знаю радиодело. И предложил…

Тут Василий Дронов смолк, а Костров закончил за него мысль:

— …идти в разведшколу?

— Да, в разведшколу. Он говорил, что война скоро закончится, а жизнь дается один раз. Я понимал, что кроме пули или голодной смерти мне ничего не светит и… согласился, надеясь, что при первой же возможности перейду к своим. Попал я в Борисовскую разведшколу под Минском. До родного Витебска было рукой подать. Но… не судьба. В сентябре нашу группу в составе четырех человек забросили под Воронеж. Цель — сбор информации о грузах, проходящих через товарную станцию. Я был в группе радистом. Пока я раздумывал, как перебежать к своим, фронт переместился на восток, и мы оказались в немецкой зоне, а вскоре и снова в Борисовской разведшколе. Мне стали доверять, сделали помощником начальника отдела радиоразведки. И только в июле 1944 года забросили снова в советский тыл в Белоруссию.

— Стоп! — прервал Костров. — Если я вас правильно понял, из-под Воронежа в разведшколу вы вернулись в сентябре 1942-го, а следующий заброс произошел только в июле 1944-го? С чем связан такой промежуток времени? В немецких разведшколах готовили ускоренно.

Дронов глубоко вздохнул:

— Я уже сказал, что стал помогать обучать радистов, мне стали доверять и зачислили в штат разведшколы. А с другой стороны, подозреваю, что меня готовили к забросу в глубокий тыл.

— Почему вы так решили?

— Мой наставник подробно расспрашивал меня о Челябинске и Горьком, где я проходил службу. Даже раздобыл карты городов.

— Наставник, это кто?

— Оберлейтенант, а впоследствии оберштурмбаннфюрер Ройтман.

— Почему впоследствии?

— С середины 1944 года некоторые армейские офицеры стали носить черную форму.

Костров и Дружинин переглянулись. Это означало понимание: в феврале 1944-го абвер прекратил существование, и все разведшколы перешли под эгиду Службы безопасности.

— Понятно… дальше, — сказал Костров.

— А дальше к лету 44-го разведшколу перевели из Борисова под Варшаву. Теперь уже было не до глубокого тыла, и меня спешно забросили в родную Белоруссию в район Полоцка под именем военного строителя Борщева Игоря Платоновича. Я был агентом-связником. Моя задача: доставка питания для раций, обмундирования, документов и денег для агентов. На этот раз повезло больше. Я сразу сдался, сказав, что готов сотрудничать. Ко мне отнеслись настороженно: как-никак это была вторая ходка за линию фронта. Но капитан СМЕРШа Мальченко поверил, и мы начали радиоигру.

Радиоигра удалась. Первая же группа, заброшенная в тыл, была обезврежена, затем еще одна. Мальченко был мной доволен. А потом… потом прямое попадание в блиндаж. Мальченко и двое из его группы убиты, один я живой.

— Стоп! — в очередной раз прервал Костров. — Все убиты, а вы?

— А я на пару минут по нужде вышел, потому и остался жив. Если честно, я испугался: все мертвые, а я… Кто бы мне поверил? Получить же пулю от своих это хуже всего. А совсем рядом мой родной Витебск. Мальченко готовил меня к встрече с одним агентом и оставил мне документы на имя Борщева. Они были в полном порядке. Благодаря им, я добрался до Витебска. Дома застал сестру, родители погибли еще в начале войны. Наталья, увидев меня, очень обрадовалась, несмотря на то, что две недели назад пропал без вести ее муж. Пошел в деревню добыть хоть что-то из продуктов и не вернулся. Или на мине подорвался, или убили — тогда за ведро картошки могли убить. Но, как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. Я рассказал Наталье все о себе, сказал, что был в плену. О разведшколе, естественно, промолчал. И она предложила стать ее мужем Василием Литовченко. Люди в округе были новые, и это не вызвало подозрения. Так из ее сводного брата я превратился в ее исчезнувшего мужа. Вместо Борщева стал Литовченко Василием Григорьевичем. Наталья работала в райисполкоме и с документами все уладила. Но я понимал, что подмена может обнаружиться. Мы решили развестись. А вскоре я женился и, взяв фамилию жены, превратился из Литовченко в Дронова.

— Так у вас целый букет фамилий: Заремба — Борщев — Литовченко — Дронов, — прервал рассказчика Костров.

— Да, это так, — грустно согласился Дронов и продолжил: — В начале 46-го стали набирать желающих переехать сюда в Восточную Пруссию. Мы с женой Валентиной согласились, Наталья помогла. Обустроились. Детей не заводили, но жили нормально, пока зимой 50-го не случилась беда. Моя Валентина поздно возвращалась с работы. На нее напали, отобрав сумочку с деньгами, — в тот день выдавали зарплату. Сняли пальто, шапку, зимние ботинки… Много в то время было грабежей. Домой она пришла в одном нижнем белье, замерзшая и сразу слегла с воспалением легких. Через два дня ее не стало…

— А сестра жива?

— Жива, но я с ней не поддерживаю отношения, у нее новая семья, могут быть расспросы.

Дронов смолк, чувствовалось, что ему трудно говорить. А Костров слегка кивнул, как бы намекая, что пора бы уже рассказать о самом главном. Дронов понял:

— Все последующие годы я жил один, хотя возможность обрести семью была. И вот в минувшее воскресенье вечером ко мне зашел человек…

И Василий Дронов подробно рассказал о пришедшем по прозвищу Гюрза, который по паспорту значился Баркая Нодар Георгиевич, о разговоре с ним и о своих подозрениях, Костров и Дружинин внимательно слушали.

— Если я вас правильно понял, вы согласились работать с этим Гюрзой? — спросил начальник Управления.

— А что мне было делать? Я не поверил его россказням. Он говорил, что был осужден на восемь с половиной лет за разведшколу. Но за его деяния ему две или три высших меры полагается. Да и для человека, отсидевшего такой срок, он выглядит слишком молодцевато: лицо без морщин, все зубы целы. Если предположить, что он не был осужден, возникает вопрос: что он делал эти двадцать лет? Если был там, за "бугром", то мне с ним не по пути. Вот я и пришел к вам.

— Резонно, резонно, — согласился Костров после небольшой паузы. — А теперь подробнее об этом Гюрзе.

— Внешне привлекателен, когда-то жгучий брюнет, теперь седая шевелюра. Лицо без особых примет: ни родинок, ни шрамов. Роста выше среднего. По-русски говорит чисто, владеет немецким. Мы знали друг друга по разведшколе. Гюрза был