У Антона ответ был готов:

— Пошли завтра, проверим, пороемся на так называемой даче Бисмарка. Может, кроме развалин, там что-то осталось?

— Я пойду с вами! — воскликнула Марина.

— Без тебя справимся, — отмахнулся Антон.

Но сестра уступать не собиралась:

— Пойду! Речь идет о чести моего отца!

— Нашего отца.

— Тем более…

— Но у тебя завтра дежурство с середины дня?

— Тогда пойдем послезавтра.

Бородецкий успокаивающе задвигал руками:

— Тихо, милые мои, не ссорьтесь. Прежде чем решать вопрос, когда идти, надо хорошенько подумать. Антон, вспомни еще раз, о чем вы говорили с Урсулой, все подробности разговора?

Антон задумался, обратил взор на фотографию Урсулы на письменном столе, словно просил ее вспомнить вместе с ним. Потом сказал:

— В Ростоке, в отличие от Берлина и Лейпцига, мы были всего один день. Поэтому в гостях у Урсулы я провел не более двух часов.

— Припоминай, припоминай, о чем вы разговаривали?

— В основном о наших отцах. Они в начале 30-х работали вместе.

— Знаю, ты говорил. Еще о чем?

— О том, что отец дал Альфреду Леберу свою кровь.

— Тоже знаю… Ты вспоминай о войне, о подводных лодках.

— Что тут вспоминать… Урсула говорила, что ее отец надел военную форму в 1940 году, получил чин майора. В октябре 1941-го он командовал специальным отрядом в Крыму, захватившим нашу подводную лодку.

— И это знаю! Дальше… Конец войны?

— Войну Лебер закончил военным инженером в Восточной Пруссии. Там проводили испытания новой немецкой подводной лодки. Мини-лодки.

— Где?

— Если бы знать… Всю документацию по результатам испытаний пришлось спешно положить в тайник. По словам Урсулы, ее отец очень сожалел, что в тайнике остался и его дневник, который он вел и до войны, и во время войны.

— Так-так… дневник, это уже интересно. Но и о нем ты ранее говорил. Еще? Что еще? Вы с ней на русском или на немецком общались?

— Урсула преподает русский язык в технической школе, — вмешалась в разговор Марина. — Мы с ней во время регаты говорили по-русски, хотя я могу и по-немецки.

— Может, еще что-то? — не унимался Бородецкий.

И Антон вспомнил:

— Еще она рассказывала, что к отцу в конце 50-х тайно приезжал кто-то из Западной Германии. Агитировал переехать, обещал, что конструктор Лебер будет продолжать заниматься подводными лодками.

— О, это уже что-то новое! — воскликнул Бородецкий. — И конструктор Лебер…

— …наотрез отказался. Он себя чувствовал больным человеком.

— В каком году он умер?

— Лет 8 назад.

Корреспондент "Балтийской правды" снова полез за сигаретами. И опять, встретив осуждающий взгляд Марины, опустил пачку в карман пиджака.

— Подведем итог. Если Леберу предлагали снова заняться субмаринами в ФРГ, значит, тайник и лежащая в нем документация, пусть 20-летней давности, может представлять интерес для западногерманской разведки. И КГБ, похоже, начинает этим интересоваться. А теперь вопрос вам, уважаемые товарищи-поисковики: не страшно быть между молотом и наковальней?

— А что тут такого? — возразила Марина. — Янтарную комнату ищут все, кому не лень: КГБ, милиция, журналисты. Искусствоведы. Почему же нам, своей маленькой группой нельзя искать тайник? Документация, хранимая в нем, нужна в первую очередь нам, инженерам, создающим новую подводную технику.

Бородецкий изобразил улыбку и сделал два легких хлопка ладонями:

— Браво, Мариночка! Здорово! И было бы вдвойне здорово, если бы ты разрешила нам покурить.

— Хватит тебе насчет курева! — нервно произнес Антон. — Идем мы или нет?

— Идем! — решительно заявила Марина. — Послезавтра вечером.

— Послезавтра так послезавтра, — согласился Бородецкий. — Предлагаю собраться здесь же в 18.00. Ночи светлые, времени хватит.

— А машина? Не пешком же идти?

— Возьму у тестя. Он все равно в отъезде, — заверил представитель прессы.

После этого взор его коснулся стола, на котором красовалась недопитая бутылка коньяка.

— О, товарищ капитан человек скромный. Как и на дне рождения Галины потребляет умеренно.

— Правильно делает, — заметила Марина.

Бородецкий устало улыбнулся:

— А нам что делать? Наливай, Антоша, выпьем по рюмахе за успех безнадежного дела.

Профессор Балезин в дни сессии уходил с кафедры последним. Как заведующий он подписывал различные бумаги, проверял экзаменационные ведомости и еще раз просматривал по записям на отрывном календаре то, что предстоит ему на завтра. А вот и последний документ — его, Алексея Балезина, служебная записка на имя проректора по хозяйственной части о включении кафедры в число тех, кому выделены средства на ремонт. У-ух… наконец-то, выделили.

Балезин взял в руки портфель, с которым не расставался последние 10 лет, и собрался было шагнуть к входной двери, как зазвонил телефон.

— Слушаю… — Алексей Дмитриевич недовольно снял трубку, но, услышав знакомый голос, переменился в лице. — В Москве? Прекрасно! Давай срочно ко мне! Как? Сегодня же вылетаешь?.. М-м… да… Ну хоть на пару часиков? Если домой, то поужинаем и по сто с прицепом… Нет? Жаль… Может, хоть на кафедру заглянешь? Что, приедешь через полчаса? Отлично! Ты у меня в институте бывал, но на всякий случай: корпус "Б", аудитория, она же кабинет, 335. Давай, жду!

Балезин положил трубку, снова опустился в кресло. Давненько они с Костровым не виделись.

…Рукопожатия и объятия были крепкими. Усадив друга и однополчанина за стол, Балезин подошел к шкафчик, который граничил с большим шкафом, полным, книг, достал бутылку коньяка, две рюмки и плитку шоколада.

— Хоть в нашем институте такое не приветствуется, но рискнем, — он открыл бутылку и разлил коньяк в рюмки. — За встречу и прошедшее 20-летие Победы!

После того как они выпили, Костров спросил:

— Ну и как вы отметили?

Балезин снова наполнил рюмки:

— Прежде чем меня допытывать, скажи-ка лучше Сергей Петрович, почему ты на 20-летие не прибыл? Совет ветеранов нашей бригады высылал приглашения всем иногородним, в том числе и тебе?

Костров глубоко вздохнул:

— Очень сожалею, но угодил на операционный стол. Камни желчного пузыря давно мучили. Потом две недели восстанавливался. И все это в начале мая.

— Понятно… Знал бы ты, с каким размахом все отметили! Солнечный день, скверик у Большого театра, цветы, улыбки, слезы радости, воспоминания! Не понимаю, почему раньше нельзя так было праздновать Победу?

Балезин открыл ящик стола, достал несколько фотографий и разложил перед своим фронтовым товарищем.

— Ух ты… это же… а это… не узнал бы… — Костров эмоционально реагировал на каждый снимок и неожиданно спросил: — Слушай, Алексей, а нашего общего знакомого, летчика-разведчика, того, что "Саламандру" обнаружил, ты не встречал?

— Званцева имеешь в виду?

— Его самого…

— Почти не встречал.

— Что значит — почти?

— Года три назад после футбола спускался я по лестнице Лужников и увидел его метрах в тридцати ниже.

— И ты не подошел?

— Подойдешь тут… народу тьма: "Спартак" — "Динамо" играли.