найдёт мужчину, способного её оплодотворить, она погибнет. Не образно, не эмоционально, а буквально – как просроченный сосуд, который Кляпа больше не сможет использовать. Мысль об этом накатывала не менее тошнотворно, чем осознание своего цифрового позора, и в этом, пожалуй, было даже меньше романтики, чем в налоговой декларации.

Валя долго сидела дома, глядя в потолок, перебирая в голове всевозможные варианты, обдумывая каждый шажок, словно запертую шахматную партию, где на кону стояла не победа, а само её существование. За окном медленно ползли облака, обводя город в вязкую, безразличную серость, и в этой затхлой тишине её решение вызревало, словно трескающееся семя под тяжестью камня.

Измотанная, она в какой—то момент провалилась в тяжёлый, рваный сон, где ей снились бесконечные коридоры, чужие лица и кукольные улыбки. Проснувшись утром в сером, безрадостном свете, Валя поднялась с дивана, надела самую строгую юбку, застегнула пуговицы до последнего воротничка – словно облачаясь не в одежду, а в броню отчаяния, – и отправилась в офис, где предстояло сделать выбор.

Панически перебрав всех коллег по офису, Валя ощущала себя провалившей экзамен на выживание. Каждый её внутренний список начинался бодро: "Этот? Нет. Этот? Тем более нет." Всё рушилось ещё до начала. Один был женат и вечно чесал живот посреди коридора. Второй – грубоват, говорил, как будто ест орехи. Третий и вовсе замирал при её появлении, будто в ужасе вспоминал уроки ОБЖ.

Ей нужно было не просто кого—то, а кого—то настолько мягкого, глупого и внушаемого, чтобы идея «случайного оплодотворения» выглядела естественно, почти как последствие дуновения весеннего ветра. Она перебирала в уме одно за другим лица сослуживцев, пока судьба, в своём карикатурном кривлянии, словно старый клоун на провинциальной ярмарке, не ткнула ей в нос пальцем – вот же он, твой шанс, Валя, не упусти!

Судьба хихикала, вертела воображаемым тросточкой, делала реверансы и издевательски моргала глазами, словно говоря: "Или ты, или пустота!" И Валя, внутренне скрипя зубами, с отвращением признала, что судьба права. Перед ней во всей красе сидел Славик – существо столь безобидное, что даже муха постеснялась бы его укусить.

Он сидел в углу, аккуратно поправляя очки, над которыми вечно сбивалась непокорная чёлка. При каждом движении он гримасничал, словно на спор пытался угодить невидимому жюри: то подтягивал плечи, будто хотел стать выше, то втягивал голову в плечи, словно ожидал удара судьбы.

Рубашка была заправлена так высоко, что Валя вяло подумала: «Если он ещё подтянет брюки, их можно будет заправить за уши, а сверху повязать бантик». Бабочка на шее болталась и кривилась, словно он хотел одновременно извиниться за своё существование и предложить себя в аренду. Даже его пальцы, теребившие край стола, двигались с каким—то нелепым изяществом, как будто сам Славик старался быть аккуратной декоративной безделушкой, готовой выполнить любое прихотливое желание хозяина.

Кляпа захихикала, причмокнув:

– Ух, да перед этим зайкой только трусы сними – и он тебе по плану всё выполнит: и поставит, и вынесет, и сам улизнёт. А потом в бухгалтерии отчёт напишет, как провёл лучший день своей жизни!

Валя сглотнула. Внутри всё кричало, выло, отбивало лбом чечётку о стену. Но выбора не было.

Славик был идеальной жертвой. Не агрессивный, не самоуверенный. Он заикался, когда говорил ей "доброе утро", терял папки, когда случайно ловил её взгляд, и однажды пролил кофе на собственные ботинки, когда она просто проходила мимо.

– О, это будет несложно, – радостно поддакнула Кляпа. – Он так ходит, будто мечтает, что его прижмут к принтеру и запечатают прямо на рабочем столе с печатью "одобрен к интиму"!

Валя безрадостно хмыкнула, будто у неё выдернули последнюю искру сарказма. Она безвольно шевельнула плечом, словно кукла с разболтанными суставами, и кисло глянула в потолок, где, казалось, сама судьба устроила цирковое шоу: на натянутой проволоке балансировал клоун в потертых штанах, глупо кривляясь и выкрикивая: "Валя, держись! Сейчас будет ещё веселей!"

Даже эта пошлая шутка, запоздало отдавшаяся эхом в голове, не приносила облегчения, только усиливала ощущение, что она оказалась зрителем в комедии, поставленной для одного—единственного унижения.

Она встала, машинально оправляя юбку, хотя ткань с утра и так сидела безукоризненно. Каждый её жест казался механическим, словно в ней включили неуклюжего марионеточника, с кривыми дёрганьями натягивающего нитки. Она смотрела на него через зал с тяжёлой, давящей похотью, будто преступница, которую вытолкнули на площадь для публичного позора.

Сама атмосфера вокруг словно сжалась в тугой, кривляющийся кокон: столы накренились, стулья ухмылялись, а воздух, пропитанный офисной пылью, медленно вертелся вокруг неё, как злопамятный циркач с ржавым обручем. Она шла вперёд, чувствуя себя не живым человеком, а марионеткой, не способной ни остановиться, ни отвернуть в сторону, прекрасно понимая, что обратной дороги уже не будет.

Славик что—то печатал, кривя губы и морща лоб так усердно, словно решал задачу спасения человечества. Его плечи подрагивали в каком—то странном ритме, как у куклы, которой натянули слишком короткие нитки. Он время от времени смешно подпрыгивал на стуле, будто получал невидимые пинки судьбы под зад.

Его уши, как всегда, были красными – не просто красными, а пылающими, словно два миниатюрных маяка, отчаянно сигналящих: "Спасите! Меня ведут на заклание!" Но Славик, кажется, не замечал надвигающейся катастрофы, увлечённо печатая очередной бессмысленный отчёт в этом театре абсурда.

Валя вдруг заметила: пальцы у него красивые. Длинные, тонкие, с лёгкими мозолями от ручки. И этот абсурдный факт почему—то сделал всю ситуацию ещё постыднее.

"Это же не про любовь," – напомнила она себе. "Это про выживание."

И чем ближе она подходила, тем отчётливее понимала: вот оно. Её последний шанс на жизнь. На то, чтобы не раствориться в вечности как никому не нужная оболочка с арендованным голосом в голове.

Кляпа вальяжно закинула в её мысли очередную ехидную реплику:

– Ну что, Валюша, пошли оформлять контракт? Только без подписей! Нам достаточно капли энтузиазма – и в бой!

Славик поднял глаза. В них была смесь удивления и такой неподдельной радости, что Валя на мгновение почувствовала себя последней сволочью на планете.

Он улыбнулся – неловко, по—детски, с каким—то трогательным недоумением. И Валя, как загипнотизированная, улыбнулась в ответ.

В офисе всё шло по плану ровно десять минут. Валя даже успела обмануть саму себя лёгкой иллюзией, что день пройдёт тихо и без эксцессов. Она сидела, делая вид, что работает, перебирая документы и бросая краем глаза осторожные взгляды на Славика, который печатал с видом человека, рассчитывающего выиграть Олимпиаду по машинописи.

Всё шло ровно, гладко, словно фарфоровая чашка по столу, еле