свободу. Он проверяет, способен ли я удержаться в рамках разумного… и это сложно, очень сложно. Но я не разочарую его.

Он остановился перед Виса-асхом и заглянул ему в глаза. И тому показалось, что на него смотрит сама смерть. Даже в храме богов Лортаха ему не было так жутко.

— Ты жесток, — проговорил гость, — но ты умеешь подчиняться. И достаточно гибок, что дивно для твоего мира. Ты умеешь отступать и признавать поражение.

Он сделал шаг назад, и генералу стало полегче.

— Твои боги мертвы, — сказал незнакомец. И Виса-асх окончательно в это поверил.

— Вы можете сложить оружие и попросить отправить вас в свой мир, — продолжил гость. — Выторговать себе жизнь. А можете остаться здесь. У меня есть дикая земля, которой нужны люди, не боящиеся грязи и работы. А вы приучены и к тому, и к другому. Подумай, тиодхар. Если откажешься, я не убью тебя, не бойся. Уйдешь и будешь свободным, насколько можно быть свободным в твоем мире. Согласишься и поклонишься мне — и у тебя будет трудная жизнь. Но жизнь, в которой не убивают друг друга.

— Что мне сделать… господин… если я согласиться? — сиплым голосом проговорил Виса-асх.

— Приди в храм, где есть я, и скажи об этом, — ответил гость. — Ах, да, я забыл, — хмыкнул он и коснулся странной красно-желтой бороды. — Скажи об этом статуе с вороном. Это я.

И он, махнув рукой, исчез, освободив генерала, который осел на пол.

В это же время над столицей Тидусса Нарриви, расположенной меж двух рукавов большой реки в сотне километров от моря и в пяти сотнях километров от гор, разделяющих ее с Йеллоувинем, стояла ночь. Но не все спали в это время — а когда над городом раздались крики, вышли на улицы и те, кто не спали.

Махараджа Санду, какие-то минуты назад простившийся с ночным гостем, наблюдал из своего окна в башне за движущимся дворцом, который в зеленых огнях выглядел торжественно и слегка зловеще. Затем перешел на другую сторону — и увидел, как проплыл демонстративно дворец над всей столицей и опустился километрах в пяти от столицы, ближе к морю, заняв плоский высокий холм, издавна считавшийся священным и потому избавленным от застройки. В ясную погоду с него было видно море.

Опустился и потух. И только защитный купол издалека поблескивал перламутром.

Махараджа вздохнул и спать не пошел. Потому что все равно сейчас прибегут царедворцы, визири и министры и надо будет успокаивать людей.

А утром, когда он готовился ступить в телепорт на коронацию в Йеллоувине, махараджу ждало множество писем от всех удельных княжеств. В них все желали молодому правителю здоровья, ставили в известность о явлении нового покровителя и заверяли в своей верности.

* * *

Следующая глава — в понедельник вечером.

Глава 9.1

Жрец прошелся по коридорам дворца своих потомков. При его жизни это была трехэтажная каменная башня с острым шпилем, окруженная крепостными стенами. Он своими руками заложил первый камень, окропив его кровью жертвенного оленя. Стены с тех пор разобрали, башне достроили этаж — теперь их было четыре, — и каменные крылья, тоже заканчивающиеся башнями со шпилями.

Сохранилось там и подземелье с часовней, где он приносил дары самому себе, не осознавая этого, и огромная зельевая лаборатория, ныне превращенная в склад.

Он, пройдя мимо часовни, зашел в лабораторию, прошелся ладонью по пыльной столешнице, усмехнувшись, отодвинул в стене несколько камней и его кольнуло узнаванием — сохранялись там еще амулеты и драгоценные камни, которые он использовал в своих работах.

Он помнил, как захватывала его работа с травами и камнями, но в конце концов тесно ему стало и в лаборатории, и в замке, и в стране — и он, оставив трон старшему сыну, отправился путешествовать, потому что душа его требовала видеть и познавать неизведанное.

Вечный Ворон поднялся в тронный зал, занимавший вместе с небольшим коридором и большой лестницей весь второй этаж башни. Там нетленным стоял черный деревянный трон, его трон, который он сам вырезал из мореного дуба — массивный, такой широкий, что и два человека могли бы там сесть, с поддержкой для спины, с удобными широкими подлокотниками, на которые и свитки можно было положить, и кубок поставить. А за троном на стене висел герб Гёттенхольдов — черный ворон на серебряном полотнище с двумя скрещенными клинками. Полнился темный зал тенями прошлого — силуэтами его родни, его жены, неистовой и прекрасной Аиллики, полнотелой — но не мягкой полнотой, а силой налитых мышц, — взятой им из диких местных племен, что мазали лицо синей краской, а тело — грязью, носили шкуры животных и были искусными воинами и лекарями. Он взял ее в бою, победив ее, привез сюда как пленницу и поставил перед выбором — либо смерть, либо быть женой и матерью его детей, его королевой. Велико было его восхищение ее силой и понимание, что от их союза родятся сильные дети.

Она и родила ему трех сыновей, была так же неистова в постели, как и в бою, жесткой и справедливой хозяйкой и дворцу, и стране, а затем, когда и младший сын возмужал и взял себе жену, сняла драгоценные камни и золото, надела свои шкуры и снова ушла в свои леса, потому что туманы и болота, выходы красного железа и кислая ягода на мху были ей милее камня и мужского тела рядом. Он не стал ее удерживать, потому что свою часть уговора она выполнила, а он уже вовсю был в науке, упиваясь ею больше, чем властью или женщиной.

Вряд ли она любила его, но покорилась его силе. Кровь старых племен в его детях давала им знать землю Блакории, давала необузданность и ярость, а еще привела под его руку эти самые племена, считавшие, что породнились с королем через дочь своего вождя. Теперь пришло время привязывать к своей крови другую землю.

И сыновья его проходили тенями — все как один высокие, крупноносые, с зелеными глазами и хищными скулами, с волнистыми темными волосами, смуглые — то, что взяли они от матери, любящие леса и мхи. И дети их проходили. А правнуков он уже не застал.

Корвин Гёттенхольд сел в трон, принявший его как старого друга, хоть и в другом теле он был сейчас. Посмотрел на зал, где прошло столько пиров, где он миловал и казнил, где принимал послов и отправлял своих. Теплое дыхание ночного Тидусса еще не начало согревать