— Оставь, говорю, — с трудом выдохнул Дарен. — Судьба, видно… Слушай, Богдан, — слабеющей рукой он взял брата за плечо и заставил наклониться. — Отыщи Матвея из Переяславля… я тебе про него говорил, помнишь… Мы с ним клялись, он всё сам знает… Скажи, что ты брат мой, он всё поймёт… И Стёмку Сокола отыщи, слышишь? Атаман… он поможет… я обещал…

Речь парня становилась путаной и бессвязной. Богдан вслушивался в его горячечный шёпот, ловил каждое слово и с трудом понимал. Где искать их, он знал. Но не знал, останется ли сам в живых. И отчаянно не верил в такую простую, нежданную смерть: ведь брат совсем молод, ведь они ровесники, разве можно вот так погибнуть в двадцать три солнцеворота, не пожив толком?!

— Данька, слышишь… Невзору-то… Невзору мою не оставь. Скажи ей, пускай знает… Олюшку… береги. И сам…

Он не договорил, прервался, дыша тяжело и хрипло. Посмотрел в тёмное, бархатное небо, расшитое крупными звёздами. Вздохнул глубоко, отпустив плечо брата, да так и замер — с открытыми глазами и застывшей во взгляде улыбкой.

Богдан почувствовал, как мокрые дорожки слёз обожгли лицо.

Больше он толком ничего и не помнил. Не помнил, как закончилась битва, но понял, что она была проиграна: пробив ряды в русском стане, половцы ринулись дальше на юг, подожгли степь, и зарево поднявшегося пожара светило ярче занимающегося рассвета. Не помнил, как вернулся к своим, как долго бродил среди шатров переяславской дружины, заглядывая в каждый и спрашивая про бортника Матвея. Матвей отыскал его сам: окликнул, назвав имя брата, Богдан тогда обернулся, и Матвей, увидев его и узнав и не узнав одновременно, всё понял.

* * *

Они втроём ехали рядом в тишине: Богдан, Матвей и переяславский мастер-оружейник Стемир. Говорил всё больше Матвей: затея была им придумана, и знал он о ней лучше остальных. Впрочем, после проигранной сечи стало ясно: эта затея уже превратилась в общую мысль, одну-единственную, которая совсем скоро вспыхнет новым пожаром. Стемир больше молчал, говорил редко, но метко: на бересте нарисовал киевский детинец и посад, крупными точками расставил городские дозоры, мелкими — самые людные, шумные места. Оказалось, вырос он в Киеве и знал весь город, как себя самого.

Богдан вынужден был только одобрить: от Дарена он успел узнать не так много, а смерть брата навалилась давящей тяжестью, которая ни вздохнуть, ни слово сказать не позволяла: в горле стоял комок.

У развилки за заставой их пути разошлись: Богдан ехал прямо, в Киев, а Стемир с Матвеем — в Переяславль. Матвей всё хотел увидеть маленькую дочку, которая должна была появиться на свет, покуда его не будет дома, Стёмка спешил к жене Ульяне, а Богдан, простившись с ними, думал, что теперь станется, как жить дальше, да и возможно ли…

Однако в Киеве ему не пришлось даже вперёд выезжать: вся дружина, и старшие, и младшие гридни, и простые горожане заполонили княжеское подворье. Все были недовольны, у каждого нашлись слова неодобрения, и Матвеева затея с тем, чтобы поднять народ, не пришлась к месту: люди и без того были взволнованы, озлоблены позором, поражением, тем, что одним пожаром и сожжёнными сёлами окрест дело не окончится.

Великий князь Изяслав, боярин Фёдор и воевода Константин поднялись в гридницу, приказав запереть дверь и никого не пускать, а всем людям — сложить оружие. Все трое слышали, как со двора доносились гневные голоса и шум, но Изяслав медлил, не велел ни разогнать народ, ни выслушать. Склонившись над берестяной картой южных уделов и края степи, он зло царапал писалом стрелки, выдавливал точки там, где можно было бы ждать новых сеч. Боярин Фёдор стоял у него за плечом, не соглашался, но и не помогал. Просто ждал, что решит великий князь. А Константин, подойдя к высокому окну, вдруг отшатнулся от него: что-то небольшое, но тяжёлое влетело в гридницу и с глухим стуком ударилось о дощатый пол.

Воевода наклонился и поднял вещицу — это оказался камень.

— Погляди, что там, — глухо приказал Изяслав. Прикрывая лицо рукой от новых камней, Константин осторожно осмотрел подворье.

— Собрались, — вымолвил сквозь зубы. — Что делать прикажешь, княже?

Изяслав поднялся, медленно свернув берестяную грамоту и обвязав её бечёвкой. Собрались… Знать, неспроста.

Слишком много за минувший солнцеворот накопилось обид: и у людей простых, и у дружины, и у самого Бога. Он понимал, что власть его очень многим не по нраву, что в народе не простили ему ни клятвопреступление солнцеворот назад на реке Немиге, ни отмену многих дозволений покойного отца Ярослава, ни нынешнее поражение на реке Альте — почти позорное бегство. Великий престол под его властью теперь стал слишком шатким, и Изяслав тогда только вспомнил давние слова отца. Почему народ Всеслава любит? Потому что в его уделе мир и покой. Потому что люди в Полоцке не уходят батрачить за пол-алтына в зиму. Не стоят с протянутой рукой, и кипчаки к ним не захаживают. Нельзя с Севером воевать, с ними бы мир хороший был, да теперь уж какой там мир, когда вот-вот полыхнёт костёр не только очередной междоусобицы, но и череды новых сеч с кочевниками так некстати?

Весь минувший солнцеворот Изяслав промучился. Мысли о давнем враге, о полоцком князе-изгое не давали ему порой спать по ночам. Сперва он даже не видел врага в его лице: так, досадная помеха, которая стояла на пути к власти над всей христианской Русью. И тут же закрадывалась мысль: а над всей ли? Разве подчинятся Изяславу полоцкие кривичи, смоленские вятичи, которых столько раз пыталась покорить его дружина? Это не та власть, о которой он мечтал. Огнём и мечом, как князь Владимир, можно и крестить Русь, и объединить под киевским стягом и православными иконами, и покорить от степных застав до самого севера. Но будет ли это честно и ценно?

И что такое власть: сила или же всё-таки мудрость? Мудрость, которой всегда казалось так недостаточно? Многие решения стали ошибочными, многое можно было бы сделать совсем иначе, гораздо лучше, честнее, правильнее, но слова были сказаны опрометчиво, как и совершены многие поступки, и нынче было поздно от них отказываться, замаливать их перед Богом или стараться исправить. Многое из совершённого уже не вернуть назад. В этом была мудрость Всеслава и его, великого князя, ошибка: он не сразу узнал, что такое власть, не разглядел вовремя, что скрывается за великим престолом киевским,