Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

Пелам Гренвилл Вудхаус

Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так

Серия «Библиотека классики»

P. G. Wodehouse

SPRING FEVER FRENCH LEAVE SOMETHING FISHY

Перевод с английского

Н. Трауберг и Е. Доброхотовой-Майковой

Печатается с разрешения The Trustees of the P.G. Wodehouse Estate и литературных агентств Rogers, Coleridge & White Ltd. и Andrew Nurnberg

© The Trustees of the P.G. Wodehouse Estate, 1948, 1956, 1957

© Перевод. Е. Доброхотова-Майкова, 2024

© Перевод. Н. Трауберг, наследники, 2024

© Издание на русском языке AST Publishers, 2025

Весенняя лихорадка

Часть первая [1]

Глава I

В Нью-Йорк пришла весна, на Пенсильванский вокзал пришел поезд, а в свой офис пришел Эллери Кобболд, готовый выкачать из честных людей очередную порцию денег.

Прекрасное утро дышало пивом и новым бейсбольным сезоном. В жилах мистера Кобболда бродили соки. Он напоминал Капитал с карикатуры в рабочей газете, но чувствовал себя хорошо, так хорошо, что охотно пустился бы в пляс, а будь у него розы, принялся бы их разбрасывать.

Поднимаясь в лифте, он подсчитывал свои удачи и остался доволен. Фурункул на затылке поддался лечению. Гандикап в гольфе снизился до двадцати пяти. Стэнвуд, то есть Кобболд-младший, был в Лондоне, где его не достанут щупальца этой актриски. Сам он вот-вот закончит переговоры с Симмсом и Вайнштейном (Детройт) и Объединенной компанией по производству пилочек и пинцетов (Скрэнтон, Пенсильвания). Наконец, заглянув в блокнот, он убедился в том, что сегодня день рождения лорда Шортлендса.

Легко вплывая в офис, мистер Кобболд увидел мисс Шарпл, свою секретаршу, как всегда – за работой. Конверты в мусорных корзинах свидетельствовали о том, что она просмотрела корреспонденцию и готова к ответу. Обычно ему писали Пинцеты-и-Пилочки, но сегодня подключились негоциации с Англией.

– Доброе утро, мисс Шарпл, – сказал он тем тоном, каким говорят: «Ну и утро; тра-ля-ля-ля!». – Записывайте.

– Сию минуту, мистер Кобболд.

– «Уэстерн Юнион».

– «Уэстерн Юнион», – повторила секретарша, изображая что-то вроде микроба с картины импрессиониста.

– Пусть позвонят… Как вы думаете, когда проснется английский граф?

Что-что, а это она знала.

– В одиннадцать, мистер Кобболд.

– В одиннадцать?

– Именно в это время просыпается лорд Пиблс из романа, который я читаю. Он звонит, и Мидоус, его камердинер, приносит алка-зельтцер, а также анчоус на тосте.

Мистер Кобболд сердито фыркнул.

– Граф, а не шалопай, – пояснил он, – живет в замке, сегодня ему исполнится пятьдесят два года. Думаю, он просыпается в семь утра. Итак, в 7:00 по английскому времени они звонят графу Шортлендсу в Кент и поют песенку.

– Песенку, – пробормотала мисс Шарпл, присовокупляя две закорючки и одного стрептококка.

– Скажите, чтобы нашли певца с приятным тенором.

– Хорошо, мистер Кобболд.

– А может быть, лучше квартет?

– Навряд ли, мистер Кобболд. Один голос больше впечатляет.

– Да? Словом, вот так. Это очень важно. Не хотелось бы, чтобы он подумал, что я забыл о его годовщине. Видите ли, лорд Шортлендс – глава нашего рода.

– Вы подумайте!

– Да. Его фамилия – Кобболд. Сын, лорд Бивер – в Кении, а остальные – просто Кобболды. Скажем, три дочери. Старшая замужем за неким Топпингом, мы с ним учились. Судьба – это судьба. Сижу как-то в клубе, листаю английский журнал, а там портрет исключительно красивой девицы с подписью «Леди Тереза Кобболд, младшая дочь графа Шортлендс кого». «Кобболд? – думаю я. – Интересно». Обратился к английским экспертам…

– И что же? Оказалось, что вы в родстве?

– Вот именно. Правда, дальнем. Написал я этому лорду, и не один раз, но он молчит. Как бы то ни было, в плюс-минус 1700 году один из младших отпрысков рода уехал в Америку.

Мистер Кобболд спохватился, заметив, что Дух весны побудил его к откровенности с подчиненной.

– Вот так, – закончил он. – Что нового? Романтическая секретарша предпочла бы рассказ о лордах, но понимала, что всему свое время и место.

– Симмс и Вайнштейн согласны, – сообщила она, заглянув в записи и переводя на обычный язык.

– Давно пора.

– А вот Пилочки – не совсем.

– Что им нужно?

– Они не все поняли.

– Я их вразумлю. Что еще?

– Телеграмма от мистера Стэнвуда.

– Просит денег?

– Да, мистер Кобболд.

– Так я и знал. Видимо, жизнь в Лондоне дороже, чем здесь.

Эллери Кобболд помрачнел, вспомнив куплет своей юности:

Мой сыночек У-ри-я В королевстве Ан-гли-я Хорошо живет, Пляшет и поет, Но не знаю, почему Вечно хочется ему, Чтобы мы его не забыва-а-ли, Очень много денег присыла-а-ли, Ах не знаю, по-че-му!

Однако чело его тут же разгладилось. Как бы то ни было, от Эйлин Стокер сын далеко. И Кобболд-отец стал диктовать письмо Пилочкам-и-Пинцетам, напоминая им, что мы приходим в мир не только для наслаждений.

Утро тем временем двигалось вперед со всеми своими заботами. Подошел и ушел час ланча. В шесть, окончив труды, мистер Кобболд отбыл в Грейт-Нек, на Лонг-Айленд, пообедал там и расселся в кресле, чтобы почитать вечернюю газету, поскольку говорливый попутчик не дал это сделать в поезде.

Однако теперь мешали мысли о сыне. Сонно посасывая сигару и прихлебывая виски с содовой, он сокрушался о том, что Стэнвуд увлекся актеркой. Узнав о недостойной страсти к голливудской звезде, несчастный отец дня два отказывался от второй порции спагетти, а его чувствительный гандикап держался на тридцати.

Сына он любил, но в разум его не верил. В колледже Стэнвуд играл в футбол, но этим дело ограничилось. На поле – король, ничего не скажешь, а вот насчет разума – не густо. Словом, Кобболду-старшему казалось, что его надо спасать от самого себя.

Влюбился бы, честное слово, в леди Терезу! А то – звезда, видите ли! Да эти звезды не успеют зайти в дом, как требуют развода по несовместимости характеров. Разорит подчистую! А счета кто будет подписывать? Отец.

Мысли эти приводили Кобболда-старшего в умоисступление и, отсылая Стэнвуда в Англию, он приставил к нему слугу из слуг, который пленил его в бюро по найму роговыми очками. Финансовым магнатам хорошо. Пока мы чешем в затылке, они р-раз – и подпишут договор.

Итак, отец утешался тем, что три тысячи миль отделяют сына от его недостойной пассии. Посмаковав эту мысль, словно тропический плод, он наконец развернул газету.