оценивать свои силы. Ни на какой большой успех в рок-музыке рассчитывать, конечно, не стоит. Несерьёзно всё это. Что-то необходимое для настоящего и долговременного успеха ускользало от него, как бы он ни ломал голову. Ну, напишет, предположим, слова к каким-нибудь песням, и о них даже узнает аудитория более широкая, нежели та, что раскатывает в кузове разболтанного колхозного грузовика. Едва ли тексты к чужим песням пригодятся ещё кому-то, кроме Лобзика со товарищи. И даже если пригодятся, то это мало что изменит. Лично ему от этого будет ни жарко ни холодно. А дальше что?

И тут уже мысли, перескочив сочинение песенок, неслись дальше. Рано или поздно он окончит институт, станет инженером и пойдёт работать на тот же машиностроительный завод. Как каждому амбициозному человеку, – а таким Яшка себя уже давно ощущал! – ему кровь из носа понадобится подниматься выше и выше по тамошней карьерной лестнице. И тут очередной раз встанет набивший оскомину вопрос: дадут ли ему, еврею, это сделать? Он далеко не простачок и от многих слышал, что такое, если и возможно, то с очень большим трудом. Всю жизнь на это положить надо, и то без гарантии на успех. На такие отчаянные жертвы он пока не готов. Успех тут так же далёк, как и на песенном поприще.

Пример собственного отца постоянно стоял перед глазами. Яшка очередной прокручивал его в памяти. Тот до войны умудрился единственным из большого еврейского семейства из белорусской глубинки поступить в престижный ленинградский экономический вуз, окончить его и даже поработать пару лет экономистом, но потом началась война, и отец ушёл на фронт. А там попал в плен, бежал, и когда вышел на своих, то схлопотал десять бесконечно долгих лагерных лет как враг народа. Ну каким он был врагом на самом деле, спрашивается? Однако он был офицером, бежавшим из плена и вышедшим из окружения, к тому же евреем, а такие по разумению тылового начальства должны были лечь костьми в бесконечных белорусских болотах, чтобы потом не морочить голову армейским особистам. Если от немцев убежать удалось, то уж от своих бежать было просто некуда. Колючая проволока, которой были опоясаны воркутинские лагеря, едва ли более серьёзная преграда, нежели та невидимая, что окружала целую страну. Лагерь-то был не только внутри этой колючки, но и снаружи…

Но даже не это главное. Это только прелюдия к тому, что происходило дальше. После освобождения отец вернулся к своим родным, находившимся на Урале в эвакуации, там познакомился с вдовой погибшего на фронте пехотинца, ставшей спустя год после их знакомства матерью Яшки. Впрочем, мы об этом уже рассказывали раньше…

Вместе они уехали в центральную Россию, где было не так голодно, как на Урале. Начал же свою мирную трудовую деятельность отец со скромной должности простого счетовода в строительно-монтажном управлении и спустя изрядное количество лет дослужился до должности главного бухгалтера областного строительного управления. Это был потолок, выше которого прыгнуть уже невозможно. Но и это было впечатляюще.

Самое неприятное случилось с ним позднее, когда однажды по итогам года всех ответственных работников управления наградили поездкой на Лейпцигскую ярмарку в ГДР. На выездной комиссии райкома партии утвердили всех, кроме отца. Своё решение толстомордый третий секретарь резюмировал тем, что никто не отменял для отца давнишнего ярлыка изменника родины. Его всего лишь реабилитировали, то есть формально сняли судимость, но полностью-то не простили. С этим позорным клеймом Яшкин отец и жил до самого отъезда в Израиль.

Что оставалось после этого Яшке, сыну так до конца и не прощённого «врага народа»? Бить себя в грудь и доказывать, что случившееся с отцом – глупейшее заблуждение, преступная ошибка, и тем, кто допустил её, давно пора извиниться и покаяться перед ним?! Но разве такое в обозримом будущем возможно? Все прекрасно понимали, что никому спустя столько лет даже рассуждать об этом не захочется, тем более признавать свой – или своих предшественников? – промах и приносить извинения. Какой-нибудь очередной толстомордый третий секретарь только и ждёт момента, чтобы очередной раз ткнуть лицом в грязь, унизить и вволю поиздеваться над оболганным и униженным фронтовиком…

Впрочем, здесь уже дело было даже не в еврейском происхождении отца. Никто не считал, сколько людей прошло эти проклятые лагеря, и каких они были национальностей. Работала мясорубка, исправно перемалывающая косточки всех, кто в неё попадал. Сколько погибших от голода, холода и непомерных нагрузок осталось лежать неучтёнными в этой промёрзшей заполярной тундре или в дальневосточной тайге? А разве меньше было замучено и свалено в безымянные братские могилы вдоль железнодорожной колеи на полустанках, даже не доехав до мест заключения?!

Обо всё этом Яшка знал и довольно часто выпытывал всё новые и новые подробности у отца, очень неохотно рассказывающего о прошлом. Яшка и сам пока в точности не понимал, для чего ему это нужно, и стоит ли провоцировать человека на такие тяжёлые воспоминания. Просто чувствовал, что всё это рано или поздно ему пригодится. Для чего – пока не ясно, но молчать о явной и преступной несправедливости, постоянно преследующей их семью, он не собирался. Да что их семью – всех, кто жил в стране победившего социализма в те безумные военные и послевоенные годы. И в самом-то деле – все мы были тогда одной семьёй…

Со своими новыми друзьями он старался обходить такие спорные темы. Они его вряд ли поняли бы. Отец Лобзика был подполковником на военной кафедре в их институте, и, узнай Лобзик что-то о Яшкином отце, едва ли был бы на его стороне. Триха своего отца вообще не знал, а мать ничего о нём не рассказывала. Больше информации о собственном родителе выдавал Аноха, но батя у него был законченным алкашом, пропивающим всё попадавшее под руку, за что был нещадно и регулярно бит собственным сыном. Петя же и Галка только пожимали плечами при разговоре о родителях. Те были простыми служащими и рабочими, и интересоваться их судьбами даже собственным детям было неинтересно и скучно. Всё как у всех…

Однажды Яшка неожиданно для самого себя наконец нашёл более или менее приемлемый ответ на вопрос о собственном будущем. Вероятней всего, он когда-то уедет в Израиль, о котором только-только начинались повсеместные кулуарные разговоры. В том числе и среди друзей-неевреев. Для кого-то эта страна была газетным агрессором и угнетателем несчастных братских арабов. Правда, не совсем было ясно, почему арабы – братья советскому человеку, и почему никак не могут дать израильтянам достойный отпор, ведь, по