закатывания глаз и восторженных стонов. Будут ли эти музыканты воспринимать прослушивание с дисков иначе, он пока не знал, но надеялся, что новая дружба, а главное, написание песенных текстов окажутся более плодотворными.

Вернувшись домой, он не отправился спать, а долго сидел за письменным столом в своей комнате и писал. Зачёркивал, комкал и отбрасывал в сторону один листок за другим, и снова писал. В конце концов, где-то к двум часам ночи, текст песни был готов. Ещё раз промычав под «ту-ру-ру» написанное, Яшка аккуратно переписал слова на чистом листе бумаги и оставил посреди стола. Завтра, едва он проснётся, то первым делом перечитает плоды ночного творчества и непременно подправит одно-два слова, чтобы текст заиграл более яркими и сочными красками. Новые друзья непременно восхитятся им. Они просто не имеют права не восхититься!

Назавтра, после последней институтской пары, он дождался своих новых друзей и повёл к себе домой. За ними увязался что-то почуявший Лобзик, и его долго не хотели брать, но потом всё-таки взяли. Хорошо, что по дороге не попались остальные участники старой Яшкиной группы, а то неизвестно, чем бы всё закончилось. Особой вражды между ними не было, но и дружбы не было тоже – всё-таки конкуренты на институтской сцене. Хотя и Яшка, и Лобзик прекрасно понимали, что конкурировать с этими ребятами им не по силам.

…Яшкин текст понравился всем. Не случайно было потрачено столько сил и бумаги на его сочинение. На недорогой Яшкиной гитаре новая песня была исполнена впервые. Конечно, премьера прошла не без сучка и без задоринки, потому что мелодию всё-таки пришлось подгонять под слова, а кое-где и слова под мелодию. Но это, по всеобщему мнению, сделать оказалось проще, нежели заново переписывать текст или музыку.

Настроение у всех было праздничное, и Лобзик даже предложил это дело обмыть, а за спиртным он, так и быть, самолично слетает в магазин. К тому же предстояло священнодействие – прослушивание битловских пластинок, а как это делать на сухую? Его предложение было принято на ура.

– Ну что, годится песня на конкурс? – довольно поинтересовался Яшка уже в десятый раз. – Жюри не будет против нашего текста?

– Конечно, не будет! – похлопал его по спине первый гитарист. – Зуб даю, эта песня получит приз за самую лучшую песню!.. Только, понимаешь, есть одно маленькое «но». В заявке мы должны будем указать авторов песни – композитора и поэта. Композитор – это я. Кстати, зовут меня Григорий Сладков. А как тебя указать?

– Разве мы не знакомы? – легкомысленно усмехнулся Яшка. – Меня зовут Яков Рабинович.

– В том-то и беда! – нахмурился гитарист. – Я знаю твоё имя, и уже подумал об этом. Фамилия – непроходная… Понимаешь, мы-то с ребятами ничего против евреев не имеем, и даже наоборот… Но в жюри – там такие мракобесы сидят, да ещё из обкома комсомола. Могут не понять… И не указать тебя мы не можем. Не писать же в заявке какое-то несуществующее имя.

– Что же тогда делать? – сразу набычился Яшка.

– Может, начнёшь подписываться псевдонимом, а? Очень многие деятели культуры так поступают. Они, поверь, не глупей нас с тобой, все расклады просекают.

– Я не знаю… Я подумаю, – мрачно пробурчал Яшка и отвернулся.

Священная музыка битлов его больше не радовала. День, начавшийся так славно и на подъёме, был безнадёжно испорчен…

13. Антиармейские песни

Псевдоним себе он так и не взял. Собственная фамилия была ничем не хуже тысяч и сотен тысяч других фамилий – русских, украинских и прочих. Яшке казалось, что если он малодушно откажется от своей и возьмёт какую-нибудь придуманную, то этим как бы унизит отца, который носил эту фамилию, ни разу её не изменяя – ни в плену, ни все страшные лагерные годы, ни потом, когда жить стало едва ли легче. При этом отец ни разу не прогнулся перед антисемитами и о замене фамилии даже не думал. Может, и не вступал с ними в прямое единоборство, но и не шёл на поводу. А ведь тогда было жить куда пострашней, чем сегодня.

Сегодня совсем иное время, но… изменилось ли что-то? Изменились ли люди в своём отношении к евреям, да и не только к евреям, а к ближнему своему? Если тебя сегодня похлопывают по плечу и горячо дышат в ухо, мол, нам совсем не важно, еврей ты или нет, и, главное, чтобы сделанное тобой было талантливым и успешным, разве это гарантирует то, что те же люди за твоей спиной не прошепчут какой-то гадости в твой адрес? И это вовсе не какие-то обкомовские работники, от которых уже открещиваешься как от чумы, а те, с кем живёшь бок о бок, кому доверяешь и никогда о них не подумал бы ничего плохого. И ведь самое обидное, – и это Яшка воспринимал очень болезненно, – лично к тебе люди никаких претензий не имеют и, может быть, в самом деле испытывают к тебе самые братские чувства. Но всё это до тех пор, пока не заходит разговор о национальности! Что с людьми случается при этом, просто в мозгах порой не укладывается! Словно их подменили, зомбировали или включили в голове какой-то дурацкий тумблер с заложенной вековой программой ненависти…

Каждый раз, когда он раздумывал об этом, вспоминалась история, вернее крохотный эпизод из розового детства. Где-то классе в пятом или шестом большую группу школьников возили на экскурсию в Ленинград. Там ребят водили по музеям. И вот в Эрмитаже Яшка неожиданно обратил внимание, как несколько его одноклассников столпились у одной из витрин и, посмеиваясь, показывают на него и на витрину пальцем. Когда он подошёл, все расступились, и вдруг он услышал непонятную фразу, сказанную кем-то за спиной:

– Совсем как наш Яшка – один в один!

Под стеклом была небольшая искусно вырезанная из дерева доска с темнолицым бородатым стариком, продевающим нитку в иголку. Табличка рядом гласила «Марк Антокольский. Еврей-портной». Надпись на этой табличке он запомнил навсегда. В принципе ничего страшного тогда не произошло, и спустя минуту ребятишки уже отправились смотреть рыцарские доспехи в соседних залах, наверное, больше ни разу не вспомнив об этой доске, а у Яшки на душе с тех пор поселилось что-то холодное и тоскливое, что никогда больше не позволяло безраздельно радоваться и полностью отдаваться их детским играм и забавам. Друзья, сами того не замечая, провели черту между ним и остальными, и этой черты перешагнуть он уже никогда не смог…

Вот и сегодня ему очередной