спасибо, милая девочка. Большое спасибо. Ты меня освободила». Крикнула мне вслед. Там мое платье осталось. Оно новое. Она мне почти весь рукав оторвала. Мама, его можно будет пришить?

– Конечно, детка, пришьем. Полицейские принесут твое платье.

Так и произошло. Полицейские пошли той дорогой, которую описала девочка, и после недолгих поисков обнаружили полянку в лесу. Одеяло и одежда все еще лежали там. И ни следа пожилой дамы. На следующий день привели ищейку, которая взяла след у одеяла и привела полицейских вглубь леса на несколько сотен метров. Однако у русла ручья собака след потеряла.

Через несколько дней в лесном озере, куда впадал ручей, под нависшими ветвями обнаружили разбухший труп фройляйн Цвиттау. Судебно-медицинская экспертиза подтвердила, что девочка рассказала правду и ничего, кроме правды.

Все эти беженцы, они просто не такие, как мы, – к такому единодушному мнению пришли люди в трактирах, когда стало известно о происшествии, – в наших краях им делать нечего. Нам не ужиться.

Фройляйн Цвиттау почти ничего не оставила после себя. Состоялись тихие похороны на кладбище в Кирхгрубе; в небольшой, размером с ладонь, четырехугольный ящик из необструганных сосновых досок, который столяр Санимер склеил по поручению Филомены и Герты, поместили горстку золы, выданную в крематории. При погребении присутствовали протестантский пастор, хозяин усадьбы с семьей и оставшимися работниками, а также жильцы дома Шварца; больше никто не пришел. Это почти не было связано со скандальной кончиной фройляйн, скорее с тем, что кроме узкого круга, куда фройляйн приняли после ее приезда в Зеедорф семнадцать лет назад, никто не обратил на нее внимания. Ее не заметили. Она жила так замкнуто и тихо, что деятельные и самодовольные жители деревни смотрели на нее как на пустое место. Церемония на кладбище длилась едва ли четверть часа, и сразу после нее немногочисленные собравшиеся погрузились в будничные дела.

Необычайные обстоятельства, связанные с самоубийством, недолго давали пищу для сплетен, и это тоже объяснялось тем, что никто в деревне по-настоящему не знал фройляйн. Опасная отчужденность странного двуполого существа, о котором в первые дни еще говорили, отпугивала. Они предпочитали отмалчиваться, чтобы не говорить о своем отношении и чтобы, чего доброго, их не заподозрили, будто они что-то знают об этом жутком природном явлении.

В усадьбе на озере тоже несколько дней не касались в разговорах смерти фройляйн. Все разволновались, когда утром соседи фройляйн по дому Шварца появились в кухне трактира и рассказали, что фройляйн прошлой ночью не вернулась домой. Сразу же сообщили в полицию, и полицейские Зееталер и Крамер составили протокол. Пока исполнялась эта формальность, стало ясно, что полицейские знают больше, чем говорят. Они то и дело выходили из кухни и шептались снаружи у входной двери. Затем им понадобилось позвонить по телефону. «Просим во время разговора в помещение не наведываться», – так выразился Зееталер. Крамер же сказал: «Никому внутрь не соваться!» Еще, мол, ничего не доказано, и необоснованные слухи только повредят расследованию щекотливого дела.

Постепенно, однако, Зееталер уступил натиску Панкраца и начал, то и дело подчеркивая строгую конфиденциальность, выдавать информацию, поскольку знал, что хозяин усадьбы недавно стал членом совета муниципалитета в Кирхгрубе и ему полагается быть в курсе чрезвычайных происшествий, а значит, этому человеку стопроцентно можно доверить официальные сведения. На основании информации, полученной от полицейских хозяином усадьбы, перед его мысленным взором возникла картина, где разрозненные детали – пережившая сексуализированное насилие девочка, недавнее исчезновение фройляйн и некоторые связанные с фройляйн странности, которые пронеслись в его памяти, – слились, наконец, в единое целое. И эта картина оформилась в голове Панкраца в бесспорную для него догадку.

Однажды, когда семья собралась за обедом, он, тщательно все обдумав, положил конец подавленному молчанию, длившемуся уже несколько дней:

– Евреи и социалисты ведь тоже существуют. Почему не может быть такого? – подытожил он, чем немедленно пробудил давно уже дремавшее желание домочадцев обсудить случившееся.

– Помолчи, это же совсем другое, – вспыхнула Голубка, рассерженная упрощенческим подходом брата. – У евреев неправильная религия. И дурной характер. Они распяли на кресте Господа, хотя Он был одним из них. А социалисты – завистники. От них добра не жди. Но фройляйн Цвиттау, это же… Как сказать?.. Совсем другое… это как… Да! Связано с природой, оплошность… или ошибка, точно, ошибка природы. Характер тут ни при чем. Человек не виноват, что с ним такое случилось.

Хозяйка ринулась на помощь мужу:

– Да, но и ничего хорошего в этом нет, я тоже молчать не буду. Вот уж не ожидала такого от фройляйн Цвиттау. Да она почти четыре года сидела с нашими детьми. Имея такое! Бог знает что могло случиться. А если бы дети увидели? Они же по полдня сидели на опушке и устраивали эти свои пикники! И куда такое ходит по нужде? На ближайшее дерево, как мужик. А тут дети сидят! Нет, нет. Я не могу! Ни капли порядочности.

Тут Герте пришла в голову новая, так сказать, актуальная идея, как поддержать покойную фройляйн.

– А что ей было делать? Можешь ответить? Ты только подумай!.. Если это что-то вроде того, как было с «Контерганом», при чем тут она! Сама посуди! Может, такое и раньше бывало? Почему нет? Тогда фройляйн Цвиттау не виновата! Она же ничего не могла поделать. Она не виновата, как… дети, рожденные женщинами, принимавшими «Контерган».

– Пусть. Но некоторым же делали операции, удаляли лишний палец на руке или на ноге, – возразила со знанием дела хозяйка, – так было написано в «Меркурии», и наверняка все правда. Почему же он, этот фройляйн Цвиттау, не сделал операцию, раз у него такое было?

Это заставило сидевших за столом задуматься. Все знали госпожу Линднер из Биркенбрайте, у которой год назад родился такой ребенок: вместо рук у него были кисти, растущие из плеч, будто крылышки. Он похож на ангелочка. Как сказала хозяйка, в газетах про такое много писали. У одних детей отсутствовали целые части тела. У других было по два пальца на руках или лишние пальцы на ногах. Может, и у фройляйн Цвиттау что-то подобное. У фройляйн было что-то, чего быть не должно. Если хорошенько подумать, можно увидеть в этом женскую трагедию, злой рок, а значит, никто не виноват.

– Она же не могла сама пойти на операцию, она же была ребенком! Она об этом не думала. Кто знает, может, она в детстве вообще этого не замечала? Дети, когда они маленькие, часто не знают, что с ними что-то не так, – не отступала Герта.

– А родители? Родители! – разгорячилась хозяйка. – Родители куда