годы, Диана научилась не заводить друзей, по крайней мере близких друзей. (Тут я могла бы сказать: О да, как мне это знакомо.) Потому что, если прикипаешь к человеку, хочется с ним пооткровенничать, а Доон не могла себе такого позволить. Зато, ухаживая столько лет за Рики, ей не приходилось врать ему, потому что сам он не мог общаться.

Примерно такая же ситуация была у меня с Уолтером.

На плантации Доон познакомилась с ровесницей, которая приезжала туда каждый год из какой-то деревни в Центральной Америке. Заработанных ею денег хватало на год. Женщина та призналась Доон, что удочерила девочку, которая на период ее отсутствия находится у своих родственников.

Доон не задавала лишних вопросов, зная лишь, что Райя обожала этого ребенка. С первых же дней она только и говорила, что скоро вернется домой к своей доченьке Алише. Конечно же, в связи с этим Доон не могла не вспомнить про меня.

Они с Райей проработали бок о бок три сезона подряд. Сортируя коноплю, Райя о многом рассказывала, а моя мать молча слушала. И вот однажды Райя рассказала Доон об американке, содержащей в их деревне отель.

– Забавно, но эта Ирен – вылитая ты, только лет на двадцать моложе, – сказала Райя.

– Она сказала «Ирен», но я сразу поняла, что это ты, – поделилась со мной Доон. – Знаешь, мне часто снился такой сон, будто ты живешь где-то возле озера. А когда Райя упомянула, что ты много рисуешь цветными карандашами, я даже не удивилась. Ведь ты с самого детства этим увлекалась.

В октябре, в самый разгар работы, у Райи случился приступ, и ее отвезли в больницу. Доон была рядом, когда врач сказал Райе, что у нее рак. Она же не отходила от нее до самой ее смерти.

После ухода Райи Доон знала, как ей поступить дальше. Долгие годы она боялась искать меня, но теперь она потеряла Райю – а ведь именно история об Алише и открыла шлюзы в ее душе, изменив все.

Доон с Райей были почти ровесницы. Обеим за шестьдесят, обе худые, почти без зубов. Поэтому, когда она предъявила на границе паспорт Райи (а ведь если бы ФБР знало, что она осталась жива, ее портреты висели бы на каждом углу), никто особо и не всматривался.

Через шесть дней (да-да, я знала: сначала долго едешь на одном автобусе, потом пересаживаешься на другой, а потом плывешь на лодке) она ступила на берег Эсперансы.

Прежде всего Доон намеревалась увидеться с Алишей и передать ей предсмертное письмо Райи, деньги за одиннадцать дней работы на плантации, которые она успела выручить до госпитализации (никаких других накоплений у нее не было) и серебряную цепочку с брелоком «За мир». Это была единственная ценная вещь, которую Доон обнаружила в ее дорожной сумке, если не считать крючка для вязания.

Найти Алишу было нетрудно, гораздо сложней оказалось объяснить семилетнему ребенку причину своего визита. При этом Доон не могла не думать о том, что ее собственная дочь тоже оказалась сиротой. Вкладывая в руку Алиши цепочку с кулоном, Доон мучилась мыслью, что так и не доехала до меня, шестилетней.

«Твоя мама умерла».

Ну а второй причиной ее приезда в Эсперансу была я, и это самая трудная часть. Доон быстро разыскала меня, но не могла собраться с духом, чтобы подойти и заговорить. Услышав выступление Доон у открытого микрофона, Катерина позвала ее на Фестиваль осознанности. Она совсем не нервничала, когда выступала, – петь для нее было все равно, что дышать. Труднее было совсем другое.

– Самое смешное, – сказала она, – что мы с Кэти учились в Беркли на параллельных курсах.

Она надолго замолчала, а потом робко дотронулась до моей руки. Ее рука была грубой и шершавой – рука человека, прожившего трудную жизнь.

– У тебя есть дети? – спросила наконец она. – Так было бы здорово оказаться бабушкой.

Я сказала, что, увы, – нет. От подробностей воздержалась.

89. Хочу больше узнать о твоей жизни

Итак, после стольких лет, когда я считала свою мать погибшей, она вдруг объявилась. Я ее вовсе не искала. И вот она сидит передо мной. Надо бы радоваться, но не все так просто.

Я думала про Арло. (А когда я о нем не думала?) Пыталась представить, что вот я исчезла из его жизни, как исчезла из моей жизни моя мать. Какие бы объяснения она ни давала, правда состояла в том, что она меня действительно бросила. А теперь заявилась тридцать два года спустя и хочет участвовать в моей жизни.

Но где она была все это время? Она так и не познакомилась с моими мужем и сыном, не попрощалась с бабушкой, растившей меня на протяжении десяти лет, молча оплакивая свою дочь.

– Я хочу узнать тебя поближе, понять, как ты живешь, – говорила Доон. – Надеюсь, еще не все потеряно.

На плантации в Гумбольдте Райя рассказала ей про «Йорону».

– Я хотела бы взглянуть на твой отель.

Но больше всего ей хотелось общаться со мной.

Я пообещала пригласить ее к себе, удивившись, как холодно и жестко прозвучал мой ответ.

– Мне просто потребуется немного времени, – попыталась объяснить я. – Я пребываю в некотором шоке.

Она погрустнела. Черты ее сохранили остатки былой красоты, но трудная жизнь не могла не сказаться на внешности. Она сидела, нервно теребя салфетку. Руки ее дрожали, ногти были обгрызены до мяса.

– Я понимаю, – сказала она.

Доон устроилась к Гарольду официанткой.

– Ты знаешь, где найти меня, – сказала она.

Я пообещала скоро появиться.

90. Самый прекрасный голос на свете

Вот уже много лет после обеда я неизменно занималась живописью, подолгу рассматривая цветок или другое растение. Писала я и птиц, но это сложнее, потому что они постоянно находятся в движении. Это занятие было для меня сродни медитации, к которой я прибегала, когда меня накрывала волна печали в связи с потерей мужа и сына или когда случались другие беды – как, например, история с Гасом и Дорой. Потому-то я брала краски и начинала писать акварели, постепенно обретая спокойствие. Ну а в последнее время живопись помогала мне справиться с чувствами, нахлынувшими с возвращением матери.

Мама. Трудно было поверить, что женщина, которую я увидела на Фестивале осознанности несколько дней назад, и есть та самая юная красавица с волосами до пояса – моя мама, певшая мне баллады в палатке. Вместо нее я видела перед собой костлявую и седую незнакомку в