Хозяйка сразу увидела пришельца, встала в проем двери и оценивающе оглядела его с ног до головы.

Фельзингер поздоровался.

— О, нет, нет… У меня нет свободных коек, — объявила хозяйка, даже не ответив на приветствие. Дебелая, простоволосая, с аккуратным пробором, в длинной светлой кофте с вышитыми рукавами, она стояла, пристально щурясь и с подчеркнутым достоинством сложив пухлые руки на груди.

Фельзингер невольно сопоставил ее со своими землячками, худощавыми, пропыленными и прокаленными нещадным зноем на хлопковом поле. Да-а… они, его землячки, пожалуй, поприветливей, порадушней этой дородной владелицы сказочного терема на зеленом пригорке.

Он извинился и протянул ей записку. Хозяйка, шевеля губами, долго изучала Эльвирины мудреные каракули.

— А-а, студентка… Вы, значит, ее сродственничек будете? Сколько думаете здесь пробыть?

— Одну ночь. Не больше.

Она подумала и провела его на веранду, показала на раскладушку в углу:

— Вот, если вас это устраивает. — И уплыла за дверь.

Эльвира вернулась на два часа раньше. Фельзингер стоял около калитки и даже не сразу ее узнал, когда она вдруг вынырнула из потока людской толпы.

— Алексей Максимович проявил деликатность и отпустил меня, — улыбнулась Эльвира. — Не каждый день ведь из родного края гости приезжают.

— А тут еще и родственник…

— Извините, это была вынужденная небольшая хитрость. Иначе ночевать бы вам на улице. Здесь очень трудно найти угол… Чуточку подождите, Владимир Каспарович. Я только переоденусь.

Вернулась Эльвира в темных расклешенных брючках. Сквозь прозрачные, воздушные рукава блузки просвечивала розовая нежная кожа. Закрывая калитку, Эльвира обернулась, лукаво скосила на Фельзингера чуть подведенные глаза.

— Ну, пойдемте, прогуляемся по нашему городишку.

— «По нашему»? — усмехнулся Фельзингер.

— Я так быстро к нему привыкла, будто всю жизнь прожила здесь.

— Вон как! — Фельзингер почувствовал что-то похожее на досаду. Он осторожно скользнул глазами по легкой, стройной девичьей фигурке. — Эльвира, да ты… ну, прямо… картинка. Хоть сразу в журнал мод.

Она засмеялась:

— С модой в ногу шагать стараемся…

Эльвира сразу заметила, как Фельзингер, взглянув на нее только что, явно растерялся и неуклюже скрывает свое смущение. Фельзингер действительно был несколько растерян. Достоин ли он находиться вблизи этого прелестного создания? Не слишком ли неотесанный, деревенский у него вид? Вообще-то ради такого случая он вырядился в свой лучший костюм. Да и галстук, который он вчера приобрел в невероятной толкучке во Львове, — последний крик моды. Так во всяком случае уверяла смазливая продавщица. Его немного удручали, правда, рано обозначившиеся залысины. Он инстинктивно провел ладонью по коротким, рыжеватым волосам. Там, в родном селе, он привык носить кепку, а здесь все мужчины ходили без головного убора, и выделяться ему не хотелось. Что еще? Здоров, худощав, строен. Лицо загорелое, обветренное, мужественное. Так что, может, и нет оснований для особых волнений.

Подхваченные людским потоком, они шли и оживленно беседовали, как заядлые курортники. Улица тянулась в низину, и отсюда, с холма, взгляд скользил по крышам домов и верхушкам деревьев.

— Там источники и санаторные блоки, — пояснила Эльвира.

Очутившись в низине, они прошли под сплошной зеленой крышей плотно стоявших вековых дубов и каштанов, мимо десятка киосков, лотков, лавочек, клумб, садовых скамеек к огромному зданию, где лечащиеся перед обедом пили воду. Многие приветливо улыбались Эльвире, здоровались.

— Примем и мы глоток перед едой, — предложила Эльвира, поднимаясь по широким ступенькам.

Фельзингер замешкался.

— Но… мы ведь, Эльвира, не больны.

— Какой вы смешной, Владимир Каспарович! Не бойтесь: вода эта никому не повредит. Попробуйте.

Больные стояли повсюду, набирали из краников целебную воду и пили ее сосредоточенно, мелкими глотками, с серьезным видом, будто священнодействовали.

Фельзингер попробовал и сморщился. Вода была соленее, чем в Голодной степи, и к тому же резко отдавала нефтью.

Эльвира взглянула на него, улыбнулась и ничего не сказала.

Пообедав в огромном стеклянном баре, обсаженном розами, они пошли по извилистым тропинкам в парк, причудливо изрезанный расселинами. Эльвира была в настроении, много смеялась и без устали рассказывала о всех достопримечательностях, встречавшихся им на пути. На открытой площади под высокими деревьями возвышался памятник.

— Кто это? — спросил Фельзингер, когда они присели на свободную скамейку.

— Адам Мицкевич.

— А-а… — Фельзингер почесал затылок и стал молча разглядывать задумчивую фигуру на постаменте. Наконец набрался храбрости и хрипло заговорил: — Эльвира… надеюсь, догадываешься, что я приехал сюда не для того, чтобы любоваться красотами этого города.

— Разве? — Она попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Нет, Эльвира… я вполне серьезно.

— Что ж… смутно догадываюсь, Владимир Каспарович…

— Прошу тебя: оставь это официальное обращение. Мне неприятно. Да и неуместно ведь. Выросли в одном селе, ходили в одну школу. И старше-то я всего лишь на четыре года. А ты говоришь так, будто я по крайней мере твой начальник.

— Вас все так в селе называют. Мне кажется, по-другому и нельзя.

— То «все», да еще в селе. А ты зови меня проще. Вольдемаром или Володей, как хочешь…

Она ничего не сказала.

— А потом… — Он откашлялся, дернул тугой узел галстука, — пора бы нам говорить в открытую… и… и по-деловому. Нам ведь не семнадцать. Нам позволителен конкретный разговор. Не так ли?

Эльвира посмотрела куда-то вдаль, прищурилась; ее немного коробило от этих слов: «конкретный разговор», «по-деловому».

— Я часто думаю про… вас.

— Опять «вас»! Ты убиваешь меня, Эльвира… Я же просил.

— Ну, хорошо. Я часто думаю о… нас. И мне… только не обижайся… мне кажется невозможным это. Ты обязательно пожалеешь потом. Насколько я тебя знаю, ты…

— Зачем так говоришь, Эльвира? Может, ты думаешь, я навязываю себя вместе со своим сыном? Нет же!.. Я люблю тебя… Понимаешь, люб-лю! И я тебе в каждом письме о том пишу.

— Не надо так горячиться… Скажи: как ты представляешь нашу дальнейшую жизнь, если, положим, мы… соединим свои судьбы? Я, видишь ли, буду работать скорей всего где-нибудь в санатории. Возможно, даже здесь. Алексей Максимович уже намекнул на это. А ты — председатель колхоза. Как быть? Если уж говорить конкретно…

— Думаю, выход найдется, если решим главное. При чем тут санаторий? Врачи нужны и нам.

— Нет! Для меня Голодная степь определенно исключена, — сказала, как отрезала, Эльвира.

— Ну, ладно, ладно. В конце концов я везде найду работу. Приеду к тебе. Куда хочешь…

— Это слова. Ты не сможешь. Ты слишком привязан к своему колхозу. Это я по твоим письмам хорошо поняла. Да и…

— Ну, уж ради любви человек на все способен.

Эльвира опять замолчала, задумалась. Фельзингер положил руку на спинку скамейки, слегка касаясь плеча девушки. Ему хотелось обнять ее, притянуть к себе, вдыхать запах ее волос,