но рядом сидел старичок и кормил птиц, и присутствие его смущало Фельзингера. На ладонь старика шумной ватагой слетались с веток деревьев зяблики, торопливо склевывали хлебные крошки и упархивали прочь.

— Никто тебя, Владимир Каспарович, не отпустит…

Теперь пришел его черед молчать и вздыхать. Работу он, конечно, найдет. Хоть механиком, хоть шофером. А вот отпускать его, разумеется, не захотят. Да и он уедет оттуда скрепя сердце, только ради Эльвиры. Соколов, Леонов, колхозники, конечно, поймут его. Имеет же он, наконец, право на личное счастье! Незаменимых людей нынче нет. Подыщут нового председателя. Впрочем, об этом еще рано думать.

— Не беспокойся, Эля, — сказал он. — Отпустят. И я приеду к тебе. Договорились?

— Не будем спешить, Владимир Каспарович. Время само все решит.

— Не время — люди решать должны!

Эльвира поднялась, и они молча пошли дальше. Взобрались по крутому склону зеленого холма и оказались в сосновом бору. Здесь было безлюдно, тихо и прохладно. Едва шелестели листья, струился густой, духмяный воздух. Под разлапистой старой сосной они остановились. Фельзингер взял Эльвиру осторожно за плечи, затем решительно приник к ее губам. Она чуть откинула голову и застыла, замерла, а он целовал и целовал ее…

На следующий день Фельзингер полетел домой. Всю дорогу ему чудилось, что он летит не на самолете, а на собственных крыльях.

14

В Голодную степь вновь пришла весна. Солнце улыбалось щедро и радушно, как всегда в весеннее время. Небо мерцало шелковистой голубизной.

Прошедшая зима опять выдалась холодной, но жители Голодной степи за всю зиму так и не увидели снега. Должно быть, небо за предыдущие два года неосмотрительно израсходовало всю влагу и теперь перешло на жестокую экономию.

Земледельцы, однако, не испытывали особых затруднений: орошали колхозные поля из канала. Но у хлопкоробов забота осталась прежняя: почва все еще находилась во власти соли. Район твердо намеревался обеспечить всю посевную площадь необходимым количеством дренажных установок. Специализированный трест мелиорации обязался выполнить весь объем работы. Фельзингер добился гарантии, что его колхозу наряду с другими хозяйствами будет уделено внимание в первую очередь.

Как всегда, накануне посевной кампании правление колхоза обсудило все предстоящие задачи. Техника находилась в полной готовности; все арыки, канавы — прочищены. Кудайбергенов докладывал, где и когда необходимо начинать сев.

— И вот еще что, товарищи, — сказал он в заключение. — До начала сева следует закончить корчевание деревьев. На место каждого засохшего, погибшего дерева нужно посадить новые саженцы. Это касается не только колхозного фруктового сада или общественных лесных насаждений, но и каждого двора, каждого личного хозяйства. Надо как можно скорей обзавестись тенью над головой.

Надежда вселилась в сердца людей, хотя последствия трудных годов предстояло преодолевать еще долго. Жилые дома были побелены и покрашены; дувалы, изгороди обновлены. Колхозники перекапывали сады и огороды, сажали деревья, цветы, выращивали овощи. У полевых и строительных бригад дел оказалось невпроворот.

Днем Фельзингер задерживался в своем кабинете лишь на несколько минут для неотложных телефонных разговоров с административными органами или для того, чтобы подписать многочисленные бумаги. Каждый день посещал он фермы, ремонтную мастерскую, детский сад, плодоовощную бригаду; потом мчался на своем газике с одного поля на другое, давал указания, помогал советами, подбадривал людей. Работал без передышки, как одержимый, и радовался тому, что все удавалось легко. Он был счастлив, одни только мысли о Эльвире заражали его неистощимой энергией.

Его часто приглашали на семейные торжества — на дни рождения, свадьбы или обычные воскресные посиделки, где за стаканчиком вина соседи, близкие и просто знакомые вели нескончаемые беседы о житье-бытье и пели песни. Людям нравилось, когда председатель не отказывался от приглашений, поддерживал веселье, но сам Фельзингер в таких случаях особенно остро чувствовал и переживал свое одиночество. Его раздражали неизменные плоские шутки и намеки по поводу его постной жизни бобыля. Находились охотники скоропостижно оженить председателя. Он отшучивался, как мог, и думал о недалеких приятных переменах в своей личной жизни. Ждать оставалось меньше года, когда Эльвира получит диплом: в повседневных заботах и суете этот год может пролететь незаметно. Соколову он уже намекнул о возможном отъезде, и тот, конечно, не одобрил и простодушно пошутил: «Мы тебе, парень, всем районом такую кралю подыщем, что спасибо скажешь». Втайне Фельзингер надеялся все же уговорить Эльвиру. Не может быть, чтобы дочь Роберта Петровича Мунтшау, создавшего их колхоз на совершенно голом месте, оставалась равнодушной к этой земле.

Дома было по-прежнему скучно и одиноко. К его приходу мать обычно спала. Чтобы ее не тревожить, он даже не включал телевизор. Мать в последнее время как-то неожиданно сникла. Должно быть, сказывалась нелегкая вдовья доля. О том, чтобы бросить работу, она и думать не желала. Ведь до пенсии рукой подать.

Двор и сад у них были запущены. Руки не доходили после работы заниматься еще и хозяйством. Правда, находились добрые люди, готовые им помочь, но мать с сыном всякий раз решительно отказывались от помощи.

Однажды вечером, идя домой с работы, Мария Фельзингер с удивлением заметила, что кто-то копается в их палисаднике. Пригляделась. Да это же почтенный дядя Готлиб, отец Эллы.

— Зачем себя утруждаете, дядя Готлиб? — крикнула Мария еще издали. — Оставьте! В воскресенье с Володей управимся как-нибудь.

— Что вы?! Где у вас время-то? А мне, пенсионеру, все равно делать нечего. Отчего не помочь?

— Спасибо. Только зря беспокоитесь. Сами вскопаем грядку.

— Сами так сами. Дело хозяйское, — пробубнил старик и засеменил со двора, закинув лопату на плечо.

Когда Мария рассказала об этом сыну, он ничего не ответил. Конечно, это Элла отца подослала. Она настойчиво напоминала о себе, всюду искала повода для встречи. Вместе с двумя швеями она устроилась в домике Бретгауэров и прилежно обшивала весь колхоз. Целыми днями сидела Элла у открытого окна за своей швейной машинкой, надеясь увидеть Фельзингера. А он упорно обходил этот дом, стараясь не попадать ей на глаза. Она понимала, что любовь ее удручает Фельзингера.

Из армии вернулся брат Эллы. По этому случаю старик Готлиб устроил ужин. Пригласили, понятно, и Фельзингера с матерью. Председатель пытался было отказаться, но не нашел подходящего предлога. Да и отсутствие его на торжестве вызвало бы кривотолки. Пришлось пойти.

Отслуживший армию брат Эллы Руди встретил Фельзингера у ворот. Поздоровались, пошутили, как старые знакомые.

— Твой трактор тебя ждет, — заметил Фельзингер, похлопывая парня по плечу.

— А я в армии переквалифицировался, Владимир Каспарович. Электриком стал.

— Ничего. И для электрика работы хватит.

Дядя Готлиб с подчеркнутым вниманием повел под руку Фельзингера к столу и усадил рядом с собой. За столом были все