Я улыбаюсь и наблюдаю, как она уходит к соседнему дому оповещать остальных о собрании. Ее нежные напевы омывают утреннюю тишину, и я, надкусив булочку, поглядываю на четверку выстроенных в ряд каменных домишек, сгрудившихся в этом уголке деревушки. Яблоки так и тают у меня во рту, и я поспешно прячу булочку, пока из дальнего дома в нашем ряду не прибежали мальчишки и не выхватили ее у меня прямо из рук. Отдам потом отцу. Яблочные булочки – его любимые.

Дом, где проводятся собрания, находится на другом конце деревни. Он служит и церковью, и убежищем, там же мы готовим к похоронам мертвецов. Деревушка на острове Розвир – совсем не то же, что на острове Пенскало, где дозорные живут за высокими стенами и стеклянными окнами, среди убранства, завезенного с материка. На Пенскало жизнь течет совсем иначе. По крайней мере, с тех пор, как его занял дозор. А мы на Розвире обходимся дарами моря. Потрепанными домишками, скудными полями, покрывающими твердый многослойный гранит. Месяцами перебиваемся жалкими крохами. И прячем украденные грузы.

Море дает, море и отбирает. Так у нас говорят. И мы в это верим. Но эта деревушка, этот остров – наша плоть и кровь. Наше все. Если вскрыть мне вены, я истеку кровью всех цветов Розвира. Блекло-розовой приморской армерии, растущей вдоль отвесных скал, бледно-золотистого песка, темно-синего бушующего зимнего моря. Ради нашего острова, наших людей я готова на все.

Отец проталкивается к своим – рыбакам, с которыми он вырос. Они стоят вдоль боковой стены, скрестив руки и склонив обветренные лица. Я чувствую, как он за мной следит и смотрит, зажмурюсь я от боли или нет, если с кем-нибудь случайно столкнусь. Агнес щурится на девчонку годом старше ее, Джилли Мэтьюс. Мы-то с Агнес ходим в грубых белых рубахах под бриджи, лишь бы было проще двигаться и плавать, а вот Джилли нравится носить изящные платья с кружевными оборками. Волосы она завивает, а щеки щиплет, чтобы полыхали поярче. Иногда мне хочется быть на нее похожей, заботиться о красоте, как она. Но потом я вспоминаю, что все-таки мне больше хочется быть собой.

Я протискиваюсь мимо нее к своему месту рядом с Агнес. Джилли, закатив глаза, манерно отодвигается, чем вызывает смешок со стороны Кая, стоящего за Агнес.

– Смотри, а то еще подкинет тебе на порог рыбьи головы, – говорит он, и его смуглые предплечья обнажаются, когда Кай, склонившись к нам, упирается локтями в колени. – Джилли обид не забывает.

– Пусть только попробует, – отвечаю я. – Я Джилли Мэтьюс не боюсь.

Когда поднимается буря, я никого не боюсь. В дрожь меня бросает лишь одно – страх потерять кого-то еще. Найти на берегу очередное тело близкого человека, исковерканное и охладевшее.

Я поднимаю глаза и вижу, что отец все еще наблюдает за мной. Я улыбаюсь, но он только сильнее хмурится, после чего отводит взгляд.

Хотелось бы мне… Сама не знаю чего. Пожалуй, чтобы он мне больше доверял. Чтобы якорь, давящий всей тяжестью его любви, меня так сильно не тянул вниз. Хотела бы я, чтобы он доверил мне мамины секреты.

Брин выходит вперед, кивает паре человек в толпе, похлопывает по плечу старуху Джони. Он сводит руки за спиной, приподнимает подбородок. И, словно под воздействием заклинания, мы затихаем.

– Море дает… – говорит он.

– …Море и отбирает, – хором отзываемся мы, прижав к груди кулаки.

– А дозор подождет! – доносится с галерки чей-то голос, и по комнате проносится взрыв хохота.

Брин поднимает руку с еле заметной улыбкой на губах, и все мы опять затихаем.

– Дозорные утром уже побывали на пляже, – начинает он слегка осипшим голосом. – Знаю, о чем вы думаете. Что не стоит обращать на них внимания. Что им подобные нам не помеха. Только теперь они обзавелись винтовками. Винтовками.

По комнате проносится шепот, и от жара тесно столпившихся тел у меня пылают щеки. О винтовках я уже слышала, но никогда не видела их у дозорных. Слышала, они длиннющие и тяжелые и что много времени уходит на перезарядку. Производят их на материке, где-то на дальнем севере, за столичным Хайборном, где дикую природу теснят в пользу прогресса, за который ратует нынешний совет старейшин. Делают их на каких-то крупных заводах из металлов, которые добываются и переправляются на кораблях с другого конца континента. Из местечка под названием Стэнвард. Винтовки эти, может, с виду и громоздкие, но они и смертоносны – если пуля из них тебя настигнет. Закусив губу, я взвешиваю эту новость, как подкидывают медную монетку. Да пусть только попробуют пустить в ход винтовки.

– У них теперь другой капитан, капитан Спенсер Легган. По слухам, перед этим он служил на Дальних островах. Прижал их к ногтю. Заставил их страдать.

По нашим спинам пробегают мурашки. Все мы слышали, что стряслось на Дальних островах, архипелаге к востоку от нас.

– Со слов дозора, в законе ясно прописано: лишь руководящий совет Арнхема, и никто другой, диктует законы на этой земле. Никакой контрабанды. Никакого расхищения потопленных кораблей. А любой улов – их собственность. Сидят они в своих далеких столицах, в окружении высоких зданий, вымощенных улиц и карет, и указывают, как нам жить. Засылают людей, чтобы те втоптали нас в грязь. Но мы и их переживем. Если не сдаваться, не высовываться, то они нас и не поймают. Ни сейчас, ни потом. Терри, Лиш. Несите первый, – командует Брин, и поднявшийся было гул толпы умолкает.

С передней скамьи встают мужчина с женщиной и подходят к указанному Брином ящику. Провозившись с добрую минуту, они наконец-то подтаскивают ящик поближе, и мы все тянемся вперед, пытаясь в него заглянуть. За этим мы и собрались – узнать, что за улов нам достался вчера.

Агнес хватает меня за руку, и мы, едва дыша, наблюдаем, как Брин выламывает крышку ящика. Я привстаю, и сердце колотится, будто заяц в силках.

И тут я понимаю, что внутри.

Стеклянные бусины. Сотни бусин. Переливчатых, прелестных бусин, поблескивающих на свету из окна. Мириады цветов и оттенков: серебристые, зеленые, лиловые, золотые.

Блестки, как их называют. Изготавливают, как и винтовки, на севере, судя по слухам. Нашивают на изысканные платья или обвешивают ими шею, даже носят, словно переливчатые слезинки, в мочках элегантные жены купцов.

По комнате прокатывается радостный крик, а следом – улюлюканье и веселые возгласы. Румянец у меня на щеках полыхает. Какие же сокровища. Какая красота.

– А знаешь, Мира, что это значит? Знаешь, что это значит? – тараторит Агнес, дергая меня за руку.

Я киваю. У меня нет слов. Вокруг все хлопают друг друга по спине, обнимаются, отирают слезы. Ведь если этот ящик доверху наполнен бусинами, то и другие тоже. Такого улова мы не видели уже лет десять, а товара на продажу тут на много лет вперед. А это означает не только сытый желудок. Это означает свободу. Это означает возможности. И на этот раз мы с Агнес в доле.

Большая часть улова принадлежит острову, а распределением ресурсов, как предводитель, занимается Брин. Но мы были среди семерки на канате.

И нам причитается доля.

Глава 3

КОГДА МЫ РАСХОДИМСЯ ПОСЛЕ СОБРАНИЯ, солнце уже высоко. Я стараюсь сдержаться, не слишком выказывать радость, но она так и клокочет в груди, переливаясь через край беззвучным смехом. Это кораблекрушение – как благословение, и я невольно думаю, что оно было дано нам свыше. Как мы того и заслуживаем. Ведь мы заслуживаем несравнимо большего, чем впалые животы. Мы давно уже особо не празднуем, хотя в былые дни устраивали пиршества вместе с жителями острова Пенриф. Либо они к нам приплывали на яликах, либо мы к ним и делили пополам последнюю добычу. Пели, танцевали, разжигали костры, и те до поздней ночи нас согревали. Но этой зимой жители Пенрифа к нам пока не заглядывали – для праздника добытого не хватало. Меня так и тянет отбросить наконец мысли о холоде и голоде, затянуть какую-нибудь праздничную песню и наесться досыта.

Но только Кай приобнимает Агнес за плечи, подрядившись проводить ее до отцовской пекарни, я ощущаю, как меня что-то тянет. Так же, как и прошлой ночью на корабле, когда я обнаружила выжившего. Умом я понимаю – надо бы пойти с Агнес и Каем, выпить сидра, заготовленного с прошлого года, взять ломоть хлеба