Шон. – Принесла рыбу и яблоко. Мое первое яблоко за восемнадцать лет… А я… я злился, что ей приходится меня подкармливать. Гордый дурак. Теперь думаю, что нужно было прогнать ее, тогда бы… тогда бы Теону не забрали. Это чёртова случайность, что она оказалась у меня в тот момент, когда за мной пришли.

Я чувствую, как внутри нарастают беспомощность и отчаяние. Нам столько раз говорили, что мы здесь ради защиты человечества, но все сильнее эти слова кажутся неважными и лишенными смысла. Я стараюсь глубоко дышать, чтобы сдержать слёзы, но ощущение безнадёжности распирает грудную клетку изнутри. Несправедливо… Несправедливо, что одни должны умирать во имя великой цели, а другие предаваться праздности и разврату на окруженном стеной острове.

«Клянусь, я покажу тебе настоящий мир. Он существует, Ари… Верь мне, сестренка. Только мне. Слышишь?» – вновь оживают в памяти слова брата из моего сна. Если это было стертое воспоминание, то что, черт возьми, оно значило? О чем пытался сказать мне Эрик, зачем изменил курс и куда направлялось судно?

«Я очень хочу тебе верить, – мысленно обращаюсь к тому, кто уже никогда мне не ответит. – Только помоги, Эрик. Подскажи…»

– Сержант, – прерывает мои мысли голос Финна и мгновенно возвращает в реальность из области грез. – Позвольте мне помочь с Юлин. Я, в конце концов, учёный. У меня есть знания в генетике и базовая медицинская подготовка. Может быть, я смогу найти способ облегчить её состояние.

– Это не… – начинает возражать Тэрренс.

– Не по протоколу. Я знаю, – быстро кивает Финн. – Но у нас нестандартная ситуация и времени в обрез.

– Времени и правда мало, – нехотя соглашается сержант. – Через шесть часов мы выдвигаемся на другую базу. Советую воспользоваться возможностью и немного поспать.

– К черту сон! – яростно выпаливает Финн. – Мы должны стабилизировать состояние Юлин. Ты же понимаешь, Тэрренс, майор не позволит взять ее с собой.

Сержант молча смотрит на Финна, взвешивая возможные негативные последствия. На мужественном, но совсем еще юном лице застывает нечитаемое выражение. Он выглядит немногим старше нас, и, судя по тому, как быстро Эвансу удалось дослужиться до звания лейтенанта, Тэрренс вполне может оказаться его ровесником. Затаив дыхание, мы ждем, что решит сержант. В какой-то момент в его взгляде проскакивает искра понимания и сочувствия и у меня отлегает от души. Он не откажет, не сможет отказать.

Наконец после короткой паузы, Тэрренс коротко кивает.

– Ладно, идём.

Финн с благодарностью кивает и, не теряя времени, суетливо поднимается со своего места. Парни быстро удаляются в сторону изолятора, а мы с Амарой и Шоном обмениваемся слабыми улыбками, пытаясь поддержать друг друга и отпраздновать эту маленькую победу. Хоть что-то светлое в кромешной тьме бесконечного кошмара. Пока существуют такие люди, как Тэрренс, у этого мира есть призрачный шанс сохранить самое ценное – то, что отличает нас от бессердечной машины Полигона.

– Отличный парень, этот сержант, – произносит Лароссо, приподнимаясь со стула.

– Согласна, – поддерживаю я. – Ты куда? – окликаю Амару, когда она направляется к плотным рядам двухъярусных коек.

– Попробую поспать. Вы тоже не засиживайтесь. Силы нам еще понадобятся, – не оглядываясь, отзывается она.

За столом остаёмся только мы с Шоном, и я только сейчас отмечаю, что в помещении стало гораздо тише и словно немного просторнее. Солдаты один за другим как-то незаметно разошлись по своим спальным местам, и теперь вокруг нас царит убаюкивающая тишина, прерываемая лишь тихим шорохом одеял, приглушённым дыханием и раскатистым храпом.

– Даже завидно, что кому-то так сладко спится, – взлохматив каштановые волосы, хмуро комментирует Ховард.

Свет в отсеке приглушён, и создается впечатление, что тени от мебели и коек кажутся длиннее и плотнее. Здесь, в этой полумгле, каждая мысль становится тягучей и, словно зависнув в воздухе, обретает вес.

– Не думаю, что сладко, – тихо отвечаю я. – Это усталость, Шон.

– Иногда мне кажется, что усталость – это всё, что у нас осталось, – произносит Ховард с горькой усмешкой на осунувшемся лице. Даже татуированная змея на его виске выглядит чертовски измученной и не такой пугающе живой, как обычно. – Словно мы давно уже не живём, а просто стараемся отвоевать у смерти ещё один день …или несколько часов.

Я молча смотрю на него, чувствуя, как его слова пробуждают во мне знакомый затаённый гнев, будто по команде вынырнувший из темных глубин подсознания и податливо зашипевший. Шон абсолютно прав и мне трудно это отрицать. Мы живём в постоянной борьбе, в непрекращающемся кошмаре, где усталость становится нашей единственной компанией, а отдых – чем-то недостижимым.

– Но ведь у нас осталась надежда? – спрашиваю едва слышно.

Шон на мгновение замолкает, его взгляд затуманен, словно он где-то далеко: в другом времени, в другой жизни, где не было Полигона, «Аргуса», шершней и бесконечной войны.

– Надежда… – повторяет он, словно пробуя запретное слово на вкус. – Я не уверен, что помню, какой образ ассоциируется у меня с этим словом. Вроде это что-то тёплое, да? Как прикосновение луча солнца к коже … или свет в конце туннеля?

В груди становится тяжело и невыносимо тесно. Образы, которые он описал, кажутся такими далёкими, почти нереальными. Солнце, свет, спокойствие – всё это осталось в другой жизни, где мы могли мечтать, смеяться и не бояться за свою жизнь каждую секунду.

– Возможно, мы и забыли, как выглядит надежда, – наконец отвечаю я. – Но, Шон, она ведь где-то внутри нас, иначе бы мы не сидели здесь сейчас. Мы бы уже сдались. Поклянись мне… Поклянись, что не опустишь руки. Теона этого не хотела, она верила в тебя, как и все мы. Пожалуйста, будь сильным ради нее.

– Теоны больше нет, – тряхнув головой, глухо произносит он. Запрокинув голову, он делает глубокий вдох, устремляя взгляд в потолок. – Я чувствую себя таким виноватым перед ней…

– Почему? – удивленно спрашиваю я. – Ты бы не успел…Никто бы не успел…

– Я не об этом, Ари. Речь о тебе. Ты мне нравишься… Сильно нравишься…

– Шон, – потрясенно выдыхаю, не зная, что еще ответить на его откровения. Догадываться о его симпатии и услышать откровенные слова из первых уст – это немного разные вещи.

– Она знала. Зря я ей признался. Не стоило этого делать, – Ховард задумчиво смотрит на меня и в его красивых выразительных глазах отражается отблеск нежности, уязвимости и боли… Боже, как же много в них боли.

– Зато ты был честен с ней, Шон. Не думаю, что Теона злилась на тебя.

– Злилась, – уверенно оспаривает он. – Но Зак ее быстро утешил.

– Значит, она к нему… – начинаю и осекаюсь, проклиная себя за болтливость.

– Бегала по ночам? – заканчивает за меня Шон. – Все это знали, Ари. Просто не обсуждали вслух.

– Но почему он тогда…

– Срывался на нас по время тренировок? – снова подхватывает Ховард и криво усмехается. – Ревность, Ари. Банальная ревность.