поспешила пройти мимо. Вот же я осёл — напугал её, наверное. Подумала явно, что какой-то ненормальный.

Однако мне мою семью уже не вернуть, как бы я ни старался. А остаётся мне только закончить училище, потом после него точно в армию отправят, как это обычно бывает, ведь здесь я ещё не служил, а лишь школу окончил. Ну и войну, наверное, застану — в Афганистане дела неспокойные…

Вздохнув, я побрел дальше и увидел передвижную тележку-холодильник с мороженым. Подошел, окинул взглядом ценники — не по карману мне такая роскошь, ведь надо еще оставить на кино и перекус. Но соблазн оказался сильнее. Самым дорогим было эскимо на палочке в шоколаде за двадцать восемь копеек. Я же выбрал «Ленинградское» — за двадцать две копейки.

Усевшись на скамейку, принялся за лакомство. Солнце, пробиваясь сквозь листву, било прямо в глаза, заставляя щуриться. Вокруг разливалась симфония городского парка: цокот женских каблуков по асфальту, заливистый детский смех, басовитые мужские голоса и редкий собачий лай. Где-то вдалеке играло радио — доносились звуки популярной песни «Надежда» в исполнении Анны Герман. В глазах плясали ярко-желтые солнечные зайчики. Я прикрыл веки и представил свою дочку Аленку — словно она рядом, словно всё, что случилось потом, — лишь дурной сон, не более.

Вот она сидит на скамейке, улыбается, болтает ножками. Её пухлые щёчки при улыбке делают её похожей на забавного хомячка. Сидит нарядная, с бантами на голове, в платьице с пышным подъюбником, какие Лара ей часто покупала. Я щекочу её подмышками, а она хохочет до упаду, даже прихрюкивает от смеха. Удивительная она была — один взгляд на неё поднимал настроение. От мороженого Аленка сейчас точно не отказалась бы — та еще сладкоежка.

А что, если открою глаза, а она рядом? Я ведь каким-то образом оказался в прошлом, почему бы и этому не случиться? Тогда куплю ей самое вкусное мороженое и поеду с ней встречать Ларису с работы, как делал когда-то.

— Папа, посмотри, как я умею! — раздался звонкий девичий голос, и я открыл глаза.

Но это была не моя дочка… Какая-то девочка на велосипеде окликнула своего высокого отца в кепке, чтобы показать, как ловко и быстро катается.

— Молодец, Катюшка! — улыбнулся ей отец. — Придем домой, похвастаемся маме, какой мы тебе велик красивый раздобыли.

— Да, ей понравится! — девчушка светилась от счастья, старательно крутя педали.

А мое мороженое уже подтаяло, но я, не планируя его доедать, выбросил в урну. Понурив голову, зашагал к военкомату. Им оказалось серое здание с красной звездой и гербом СССР над входом. На проходной висел устав внутренней службы, распорядок дня и выцветшие плакаты вроде «Служба в армии — почетная обязанность советского гражданина» и «Воин Советской Армии — защитник завоеваний Октября». Рядом красовался свежий плакат, посвященный 40-летию Курской битвы.

Дежурный с усталым видом проверял повестки и командовал из узкого окошка.

— Фамилия? Паспорт давай, чего встал? Тебе на второй этаж в восемнадцатый кабинет — регистратура! Следующий.

Вскоре дошла очередь и до меня. Я подал документы и объяснил, что мне нужно пройти комиссию перед поступлением в военное училище. Он также отправил меня в регистратуру. В коридорах стоял характерный запах хлорки и табака. Молодые парни переминались с ноги на ногу в ожидании своей участи. Кто-то выглядел бодрым, кто-то заметно нервничал. И что примечательно — почти у всех были одинаковые картонные папки с документами, точь-в-точь как у меня.

В регистратуре меня встретила женщина в накрахмаленном белом халате. На её голове красовался седой начёс, напоминающий причёску Пугачёвой с недавних концертов в «Лужниках».

— Семёнов? — она бросила холодный взгляд на мои документы. — Карточку и анкету заполняй! — сунула мне листы и шариковую ручку с потёртым корпусом.

Пристроившись на краешке стула, я быстро заполнил бумаги и вернул ей.

— И чего мы стоим? Чего стоим? — она нервно захлопала накрашенными ресницами. — Марш в двадцать пятый кабинет к терапевту! А потом по списку! — отчеканила регистраторша тоном, не терпящим возражений.

Медлить я не стал — хотелось поскорее разделаться с этой бюрократической волокитой. Терапевтом оказался пожилой мужчина с усталым лицом и въевшимся запахом табака. Весь его арсенал — ртутный тонометр, потёртый стетоскоп — говорил о десятилетиях практики. На стене висел плакат «Здоровье — наше богатство».

— Жалобы есть? Нет? Дыши. Не дыши. Дыши, — командовал он, прикладывая холодную мембрану к моей груди. — Чем болел? Операции какие были? Раздевайся до пояса. Быстрее, не в театре!

Всё прошло стремительнее, чем я ожидал. В таком же темпе я перемещался между кабинетами. Хирург — мужчина с квадратными плечами и руками, похожими на клешни, — осмотрел меня на наличие шрамов и проверил на плоскостопие. Заставил присесть десять раз и безапелляционно объявил.

— Годен.

Хотя служба мне светила только после училища. Или он имел в виду годность к поступлению? Ладно, чёрт с ним…

Невропатолог — сухонький старичок с профессорской бородкой — методично стучал по моим коленям молоточком с потрескавшейся резиновой насадкой. На его столе лежала свежая «Медицинская газета» с заголовком о борьбе с алкоголизмом.

— Руки вытяни. Пальцем до носа достань. Глаза закрой и на одной ноге постой. Жалобы на головные боли имеются? Нет? Тогда следующий!

Схватив анкету с печатями, я помчался к окулисту. Там меня встретила дородная женщина в очках с линзами толщиной в палец. Она заставила читать таблицу с буквами, висевшую на стене ещё со времён Брежнева, спрашивала, вижу ли нижнюю строчку. Потом вставила в громоздкую оправу линзу и снова допытывалась. Проверила, различаю ли цвета по выцветшей таблице Рабкина. В общем, ничего нового — всё почти так же, как в прежнем мире, где я проходил подобные комиссии дважды: перед поступлением и перед самой службой.

Без проблем оббежав почти всех врачей, я оставил напоследок ЛОРа и психиатра. Отоларинголог — интеллигентного вида мужчина в очках с металлической оправой — интересовался, нет ли проблем с дыханием, а потом отошёл подальше и начал тихо шептать, проверяя мой слух. Его я тоже прошёл на «отлично».

А вот самым неприятным, как всегда, оказался психиатр. Он смотрел прямо в глаза пронизывающим взглядом, задавал странные вопросы и загадки. Напоследок спросил:

— Мысли о самоубийстве были? — его голос звучал буднично, словно интересовался погодой. — Спишь как? Алкоголь употребляешь? Наркотики? Нет? Точно нет?

На этом я был свободен. Пришлось только подождать минут десять, пока председатель