что больше никто и никогда не посмеет с нами так обращаться. Никто.

В тот день во мне зажегся огонь, который не погас до сих пор.

Свадьба в камере, медовый месяц в коридоре

Август 1973 года

Итак, у судьбы есть специальное местечко для таких, как я. Даже точный адрес имеется: Турин, корсо Витторио Эмануэле II. Называется это место «Новая тюрьма» – Ле Нуове.

В 1972 году, прежде чем оказаться за решеткой, я почти решаюсь переступить невидимую черту и обнять отца. Хочу испытать, каково это, заранее ведь никогда не знаешь. Я думаю об этом снова и снова и наконец понимаю, что не хочу.

С первого же дня заключения меня мучает клаустрофобия, тем более что я не понимаю, с какой целью меня здесь держат. Кишечник терзают газы, живот раздувается и опадает, будто парус дрейфующей каравеллы. Постоянно бегаю в туалет – днями, неделями. Наконец после первого месяца напряжение чуть спадает.

Никакого желания вписываться в систему у меня нет. После суда, взглянув в глаза прокурору, я понял одну вещь: я все-таки идиот. Без вариантов. Похоже, большего я и не заслуживаю.

Полы здесь – как в заброшенной шахте: наверное, оттенков двадцать серого цвета, не думал даже, что столько бывает. Свет с улицы, спотыкаясь о решетчатые потолки, рассыпается по стенам мелкими бликами, а по коридорам вслед за солнцем ползут уродливые тени, к концу дня погружая все вокруг в унылый серый сумрак. Воздух спертый, коктейль резких запахов бьет прямо в мозг. Различаю среди них рвоту, засохшую мочу и безропотную покорность. А чего, спрашивается, я ожидал?

Тюрьма, надо сказать, подобна жизни снаружи. Одно отражение другого. У кого водятся деньжата, тому и здесь неплохо, можно выбрать правильный сектор и жить припеваючи. Все хотят в шестой, последний. Там охрана спокойная, никакого беспредела, а значит, жить можно. При желании можно даже работать.

В других секторах полно барыг, в моем тоже. Постоянно их вижу, зашибают прилично. Я всегда начеку. Не показываю слабости – в подобном месте это самая большая ошибка. Если какой-нибудь козел на меня вылупится, взгляд не отвожу. Ни робости, ни наглости не проявляю, никого не провоцирую.

Я вообще предпочитаю одиночество и бесконечные часы перед отбоем провожу в размышлениях о том, кто же я такой и почему здесь оказался. Мысли разные, как высокие, так и не очень. По-моему, если школы созданы, чтобы плодить нерадивых учеников, то тюрьмы выполняют функцию этаких очистных сооружений. Снаружи тебя не видно, а внутри, как многие считают, люди меняются. Неправда, не меняются. Точнее говоря, измениться можно только в худшую сторону – стать более ужасной версией того, кем был раньше.

С семьей вижусь редко, они почти не заходят. Больше всего скучаю по своей девушке, но ее сюда не пускают – правила строгие. Я этого не понимаю, спрашиваю у всех, почему так. Однажды подходит ко мне надзиратель – амбал, у которого шея торчит прямо из задницы, глядит на меня и лапищей своей за шею приобнимает. Ну, думаю, вляпался. Придется кому-то сиськи показывать, чтобы отстали. Ладонь у него потная, тяжелая – будто кусок корейки из духовки достали и на загривок шваркнули. Едва сдерживая отвращение, я жду и пытаюсь понять, чего он хочет.

«Слышь, че ты хошь, сюда им не положено! – Говор наполовину римский, наполовину какой-то подводный, сплошное бульканье. Я понимаю меньше половины, но чувствую, что он хочет мне помочь, и прошу объяснить подробнее. – Кароч, ты с отцом Руджеро перетри. Скжи, я пслал, он те подсобит, зуб даю! Я тож нездешний, я тя пнымаю!»

В этом есть доля правды: охранник ты или вор – здесь разница невелика. Может, охранника в этом парне чуть больше, но он запросто мог бы оказаться и моим соседом по камере. Кивнув, бегу занимать очередь на прогулку.

Святого отца я нахожу в часовне, прием не сказать чтобы теплый. Сидит в зеленом облачении, кругом церковные и государственные календари, среди которых затесалась фотография президента республики, Джованни Леоне. Просит пройти с ним в библиотеку, значит, говорить будем на ходу. Даже не знаю, слушает или нет.

– Падре, это очень важно, я семь месяцев не виделся со своей девушкой, боюсь, на этом наши отношения закончатся…

– А сколько тебе осталось? – спрашивает он низким, хрипловатым голосом.

– Еще минимум год, а дальше от приговора зависит, светят-то все четыре.

– Но ты ее любишь? Намерения серьезные?

– Конечно! Мы вместе едва не с пеленок!

Ей было четырнадцать, мне шестнадцать. До сих пор помню, как впервые ее увидел…

В фиатовский бассейн на корсо Монкальери, 346 пускают только спортсменов и детей сотрудников, так что все лица мне более или менее знакомы. Лежу, потею, как самурай в метро в середине августа. И вдруг, болтая с товарищами по команде о предстоящих матчах и сложных углеводах на завтрак, замечаю на той стороне бассейна кудрявую девушку. Целая копна кудряшек. Это первое, что бросается в глаза и сразу привлекает мое внимание.

Она направляется в нашу сторону, и гулкий шум бассейна понемногу стихает. Люди вокруг нас будто растворяются в хлористой дымке. Доля секунды – и фон меняется: теперь я в зачарованном диснеевском лесу с высоченными деревьями, чьи ветви плавными спиралями спускаются к земле и вьются, как ее каштановые кудри. Во всем мире есть только мы – она и я.

На какое-то мгновение ее взгляд встречается с моим: я поражен в самое сердце. Влюбляюсь в нее за восемь секунд, и сердце уже рвется к ней, не дожидаясь мозга, почек и селезенки. Это животный магнетизм, тетрис из миллионов хромосом, идеально подходящих друг к другу. Хотел бы я не пялиться, но результаты моих усилий, мягко говоря, плачевны.

В желудке затевают греко-римскую борьбу единороги и радуги, и я на пару дней теряю аппетит. Бросившись на поиски, обнаруживаю, что живет она в фиатовских домах, как раз напротив Линготто. Потом целыми днями сижу во дворе, подгадывая встречу, а когда мы наконец встречаемся, приглашаю в кино. Тут у нее внутри тоже что-то щелкает, и больше мы не расстаемся.

Это все личное, даже интимное, но священник внушает мне доверие, хотя и напускает на себя отстраненный вид.

– Как ты сюда попал?

– Ограбил магазин. Я, вообще-то, не собирался, но хотел помочь другу, тот по уши в долгах был. Я уже осознал свою ошибку.

– Она знает, чем ты занимаешься? – вопросы становятся все более личными.

– Я ей честно сказал: «Не знаю, стоит ли нам жить вместе». Имел в виду, что из-за той кражи могу плохо кончить, угодить за решетку. А она решила, будто я ее бросить хочу.

К тому моменту мы прошагали уже добрых полсектора и наконец попадаем в библиотеку. Стены здесь обиты темным деревом, полки ломятся от книг, а в просторном зале витают ароматы благовоний и расплавленного воска.

– Входи, входи! Рано или поздно я устрою здесь настоящий музей! – он преклоняет колени, крестится, потом закрывает дверь и с сияющим лицом оборачивается ко мне: – Слушай, хочешь мне помочь?

– Конечно, святой отец.

– Зови меня отец Руджеро. Или лучше просто Руджеро.

– Ладно. Что нужно сделать?

– Я пробью тебе назначение в библиотеку, и с завтрашнего дня ты будешь работать со мной. Что касается твоей девушки, если ты и в самом деле ее любишь и хочешь увидеть снова, то должен на ней жениться.

– Жениться? Но как? И где? Здесь, в тюрьме? Да ее удар хватит!

– Хочешь снова ее увидеть? Да или нет?

– Да!

– А она хочет за тебя замуж?

– Надеюсь! Но я не уверен, что в тюрьме она…

– Посещения разрешены только родственникам. Других вариантов нет, иначе в ближайшие четыре года тебе ее не увидеть!

– Но я…

– Я сам вас обвенчаю! Но это уже потом… А сейчас тебе нужно получить ответ на самый важный вопрос. Вот телефон, звони!

Вот уж никогда не думал, что кто-то может отнестись ко мне по-доброму. Раньше я всегда полагался только на себя.

– Свадьба в тюрьме? Да, не так я себе это представляла… – ответила мне по телефону Адриана, бедная моя