как трое пожилых людей засыпают Поремского вопросами, тыча пальцами ему в грудь. Они держали его за руки, словно управляли марионеткой. Вацлав отлично знал, что Поремский работал в милиции, но, когда он предложил ему подтвердить этот факт нам, тот попятился и продолжал твердить: «Nie, nie wiem». Мне уже стало казаться, что он не знает других польских слов.

Уговоры продолжались. Вацлав напомнил Поремскому, что тот сам говорил, что сидел с выжившей Роженек в тот день, когда ей нужно было опознать двух подозреваемых в убийстве ее семьи. Она никого не опознала, сказав, что ночью было слишком темно, чтобы разглядеть лица убийц.

Сэм решил зайти с другой стороны. Он сказал, что мы лишь хотим узнать, как выглядела Хена и где она жила, когда приходила в суд.

Но Вацлав не отступал. Он давил на Поремского, явно вспомнив свое партизанское прошлое. В конце концов Поремский неохотно признал, что действительно служил в милиции. После очередного раунда вопросов и отрицаний он подтвердил, что действительно сидел рядом с Хеной Роженкой и выступал свидетелем на суде, где она должна была опознать убийц своей семьи. Но и тогда он попытался увильнуть от ответа, сказав, что видел ее всего несколько часов.

Я всматривалась в его лицо, искаженное страхом, видела его бегающие глазки. Он отступал от трех мужчин, словно хотел выпрыгнуть из собственной одежды. Боялся ли он, что мы узнаем что-то о его поступках в годы войны или во время коммунистического правления? Или он боялся тех же людей, что и Хена, тех, кто мог и сейчас жить поблизости? После падения коммунистического режима, когда открывались архивы и выходили на свет мрачные события времен войны, он мог быть одним из многих, кому не хотелось мириться с историей, которую Польша начала для себя открывать.

Поремский напоминал мне незадачливого солдата из американских мультфильмов. Ему задавали самые простые вопросы о том, когда он видел Хену. Было ли это сразу после войны или спустя несколько лет? Приходила ли она одна или с кем-то? Обвиняли ли подозреваемых в других преступлениях? Например, в убийстве семьи Дула? Было ли судебное разбирательство частью большого расследования?

В конце концов, невнятные ответы Поремского не открыли нам ничего нового. Но я, как репортер, понимала, что это фактическое подтверждение некоего судебного разбирательства и признание факта убийства Роженеков поляками.

Мы сели в машину и вернулись на ферму Вацлава. Я знала, что через две недели в Польше пройдут исторические выборы – первые свободные парламентские выборы за семьдесят лет. Это было важное время для еврейско-польских отношений. За несколько месяцев до этого польский президент Лех Валенса, истинный герой, свергший советский коммунизм, стал первым польским лидером, посетившим Израиль после восстановления дипломатических отношений между странами. Валенса совершил исторический поступок – принес израильскому парламенту извинения за поведение поляков во время Второй мировой войны и немецкой оккупации. «Мы помогали вам, как могли», – сказал Валенса, имея в виду достойных поляков. Но в то же время он признал, что «среди нас были и злодеи»1.

Отвага Валенсы, поддержанная в Варшаве, не нашла никакого отклика в глубинке. Признание того, что Польша каким-то образом участвовала в уничтожении еврейского населения, никак не повышало наши шансы сдвинуть гору «nie wiem». Вацлав сразу же сказал нам правду, хотя это бросало тень на польских партизан. Он понял людей, которые разыскивали выжившую родственницу. Но Поремского человечность наших поисков не трогала. Может быть, он боялся, что политическая ситуация в Варшаве изменится и ему могут предъявить обвинение за поддержку коммунистического правительства. А может быть, он сам совершал такие поступки в партизанском отряде, которые хотел бы скрыть. Каковы бы ни были его мотивы, он не собирался рассказывать нам о Хене, хотя и был последним из известных нам людей, кто видел ее живой.

Мы высадили Вацлава у его дома, потом Сэм подвез Стефана и поблагодарил за все. Сэм не стал спрашивать, о чем тот шептался с Вацлавом в гараже. Несмотря на странное поведение, Стефан улыбался и все повторял Сэму, что он помогает ему разыскивать Хену.

Сэм спросил, куда нам следует сходить и с кем поговорить завтра – в наш последний день в этом городе. Стефан категорически отказался помогать – он слишком занят, чтобы еще целый день ездить с нами.

По дороге Сэм сказал мне:

– Теперь мы знаем, что было судебное разбирательство и Хена была жива. Сегодня очень важный день!

– Сэм, раз был суд, значит, должны быть официальные документы. Как звали тех подозреваемых? Марзек и Грудзень?

Я подумала, что нам нужно изучить судебные документы и материалы расследования.

– Не рассчитывай на многое, юная леди, – покачал головой Сэм.

Суды при коммунизме не были публичными и прозрачными. Обычно они проходили в почти военных судах, созданных русскими, которые держали все под контролем. Это в Америке можно спокойно прийти на любое разбирательство и следить за осуществлением правосудия.

Действительно ли все было так плохо? Или Сэм просто побаивался разбираться в документах, сомневался в моих способностях и реалистично оценивал наши мизерные шансы на успех? Мой оптимизм был явно преувеличен, учитывая запутанность польского документооборота. Но следователи должны были вести какие-то документы. И там должен быть зафиксирован старый адрес Хены – а это уже какой-то след. Я твердо верила, что информация существует, и мы должны ее найти. Посткоммунистическая открытость, затронувшая верхние эшелоны власти, должна облегчить нашу задачу. Я мысленно составила список способов получения документов и выявления свидетелей реального судебного разбирательства. А еще у меня были имена двух подозреваемых.

С другой стороны, три человека целый день пытались заставить одного парня признать то, о чем он ранее говорил. И все же мы получили подтверждение, что Хена выжила и ее вызывали в качестве свидетеля по делу об убийстве ее семьи. Власти нашли ее и считали, что она сможет опознать убийц. Значит, она где-то здесь.

Часть вторая

Глава 7. Евреи в саду

Хрущина-Велька, Польша, 1997 год

Мы вернулись на ферму Содо, где была похоронена семья Дула, в 1997 году. Мы уже знали, что две семьи, Дула и Роженеки, которые жили и работали совсем рядом, были убиты польскими партизанами в 1944 году, а до этого полтора года скрывались при поддержке отважных польских крестьян.

На сей раз наш визит был тщательно спланирован. И превратился в спектакль, который город будет помнить много лет.

В апреле на узкой дороге появилась целая кавалькада машин. Кинематографисты,