работой он спасался от неприятных мыслей. Замечательный человек, киргизский ученый Мохаммед Сушанло в книге воспоминаний о Шепилове говорил о том, как тот ходил вечерами на вокзал и смотрел вслед уходившему поезду в Москву, а его младшие коллеги сопровождали его туда и обратно (но незаметно), опасаясь за его состояние.

И ведь он там был один. Его жена, моя бабушка Марьяна за ним в Киргизию не поехала, зато – в духе нравоучительных повестей 18-го века – последовала верная домработница Ольга Александровна (почему-то я ее помню, она была крошечной и очень активной).

Но в целом человек, который берется своим трудом загладить… ну, вы понимаете… и видит, что у него все отлично получается, – это не совсем несчастный человек.

Он ведь еще и продолжал писать письма Хрущеву. Уже без братского «Никита Сергеевич!». А вот так:

«20 ноября 1958

Первому секретарю ЦК КПСС тов. Хрущеву Н.С.

С большим удовлетворением прочитал об основных проектировках в тезисах Вашего доклада на ХХ1 съезде партии… Какая грандиозная, какая захватывающая программа действий!»

И далее идет типично шепиловский по стилю комментарий к тому, почему доклад Хрущева – захватывающий:

«Тысячелетиями – со времен рабовладельческих бронзолитен Месопотамии и каменоломен Египта, греческих эргастериев и римских латифундий – мечтали подневольные и обездоленные люди труда…»

Интересно, с какими чувствами адресат это прочитал (если читал). Эргастерии, понимаете ли.

Писем Хрущеву – точнее, черновиков к таковым – в шепиловском архиве пара десятков. Трудно определить, сколько на самом деле было отправлено. Лучше бы не писал.

И все это время…

То есть сначала все было почти хорошо. Вот медосмотр почти сразу после приезда Шепилова во Фрунзе – февраль 1958-го, лечащий врач Покидышева, она ничего страшного не обнаруживает, но рекомендует санаторно-курортное лечение на юге или в средней полосе, в июле-августе в течение двух месяцев, в Железноводске или на Черноморском побережье.

Ага, как же – два месяца. Надо ведь образцовым трудом доказать известно что.

Но вот чуть позже появляется новый документ. Атайын поликлиникасы – то есть Спецполиклиника министерства здравоохранения Киргизской ССР – выдает медицинское заключение от 11 июня 1958 года. Бессонница, быстрая утомляемость, головные боли, боли в правом подреберье (частые обострения желчно-каменной болезни), особенно усиливающиеся при поездке на машине.

В последние 2 месяца наступило обострение язвы 12-перстной кишки (ночные боли, голодные боли)…

Учитывая наличие атеросклеротического кардиосклероза, желчно-каменной болезни, язвенной болезни 12-перстной кишки и ухудшения течения этих заболеваний за последнее время, «считаем противопоказанным пребывание в горной местности с неустойчивым климатом».

Из рентгенологического исследования: выявился маленький сморщенный желчный пузырь с несколькими камнями, один из камней фиксирован в шейке пузыря.

Несколько камней? Один фиксирован в шейке? Опять же медик поймет, что это такое. То есть, попросту, не мог Шепилов ездить по всей Средней Азии – передвижение в машине доставляло ему боль. А он ездил. И потрясение прошлого года для него даром не прошло, это насчет быстрой утомляемости и прочего. Не надо ему было ехать в Киргизию вообще. Надо было долго лечиться, за все годы – как на фронте, так и последующие, когда он не спал и не знал выходных.

15 ноября 1958 года. Та же Атайын поликлиникасы выдает новое медицинское заключение. Тут уже никаких черноморских побережий, а только оперативное лечение. И опять же слова насчет горной местности.

Киргизские горы вообще-то считаются тоже курортом, не говоря об Иссык-Куле. Дело никак не в неустойчивом климате. А в той самой истории: нельзя оперировать желчный пузырь (и что угодно еще), если не закрыта язва. А не оперировать уже нельзя. Тут попросту ясный сигнал – заберите от нас этого пациента. Врачи – умные люди. Зарезать на операционном столе члена антипартийной группировки… то есть примкнувшего к таковой… а может, не надо? В общем, киргизская медицина от операции решительно отказывается.

4 декабря 1958 года заключение пишет уже московский, академии медицинских наук, Институт хирургии им. А.В.Вишневского. Рекомендовано оперативное лечение. Пациент может быть госпитализирован в январе-феврале 1959 года.

И подпись: директор Института хирургии им. А.В.Вишневского АМН ССР, действительный член АМН ССР профессор А.В.Вишневский. В те годы «имени кого-то» бывало и прижизненное.

А вот мнение профессора Б.С.Розанова (3 декабря 1958 года): срок «выполнения оперативного лечения» «можно откладывать на несколько месяцев (в зависимости от течения заболевания и клинических проявлений его)». Но в целом все та же постановка вопроса – не волноваться, залечить язву, потом на операцию.

Так, значит – не волноваться. И вот январь следующего, 1959 года. Приказ об изъятии из библиотек страны всех научных работ Шепилова, написанных им за 32 года. И это было только начало, если не считать таковым понижение его до зам. директора.

А вот теперь посмотрим на вторую версию того, что произошло. Первая указана выше: слишком хорошо работал. Вторая – это Екатерина Фурцева.

Дело в том, что Шепилов в 1958 году, может, и был в ссылке, но обязанности директора института в Киргизии предполагали поездки в Москву на сессию отделения экономики, философии и права Академии наук. Он и ездил, и попутно бывал у московских врачей – в июне и, как видим, в декабре. Но бывал он не только там. Известен случай, когда Шепилов в том году оказался в первом ряду в Большом театре. А рядом с ним – Екатерина Фурцева, в тот момент уже больше не секретарь Московского комитета партии (Хрущев не забыл никого из тех, кто пытался его сместить, пусть они в какой-то момент и «примкнули» к хрущевскому лагерю) и еще не министр культуры, а просто (пока еще) кандидат в члены Президиума.

Крик «это провокация!», изданный Фурцевой в бурные июньские дни 1957 года, в этот раз – в зале Большого театра – может, и не прозвучал. Однако рассказывают, что она потребовала у помощников узнать, кто дал ей билет «рядом с Шепиловым» и как это получилось.

Получилось-то просто – был спектакль Арама Хачатуряна («Спартак»?), и он, узнав, что Шепилов в Москве, разыскал его и послал ему билет (если есть вопросы – смотрите первую главу, да и пару тех, что ближе к концу книги). Знать, что администратор Большого на соседнее кресло выдаст билет Фурцевой, Хачатурян не мог, и отчитываться по этому поводу ни перед кем не собирался.

И, конечно, Фурцева не была бы Фурцевой, если бы не доложила не иначе как лично Хрущеву со всей возможной поспешностью: была провокация. Она не виновата. Что делает Шепилов в Москве, тем более в первом ряду Большого? Нет, я