генералу Кречетникову: «Простительно, если вы, по первому слуху сему, сомневаться будете, ибо я сам сомневаюсь; только правда». Его непослушание было оправдано — победителей не судят. Всем нижним чинам он роздал из собственных средств по рублю. Его гордость сталовичским делом не уменьшилась и с годами.

Суворов двинулся далее к Пинску, где размещался штаб Огинского и его свита. По пути из-за большого числа пленных и раненых его отряд растянулся более чем на три версты. Поляки могли бы поквитаться, если бы кто-нибудь из их военачальников сохранил боевой настрой, но деморализация конфедератов была полная. Суворов даже приказал выдать пропуск захваченному польскому офицеру, везшему в Пинск полковую казну. Деньги попали к русским немного позже вместе со штабом Огинского.

Имений Огинского Суворов распорядился не трогать (впоследствии они были подарены Екатериной II Репнину, который, однако, весь доход от них регулярно выдавал незадачливому гетману).

Сталовичская победа принесла Суворову некоторую известность в Европе. Сам Фридрих II обратил на него внимание и в своих записках давал полякам совет «не подвергаться вновь столкновению с Суворовым».

Недовольство суворовскими действиями высказывал только Вейнмарн, пытавшийся опорочить его перед Военной коллегией за неповиновение. Но вместо кары Екатерина II в декабре 1771 года наградила Суворова орденом св. Александра Невского. Кстати сказать, этой награды не имел и теперешний его начальник, генерал Бибиков.

Волнение от побед мало-помалу улеглось, и вновь потянулись однообразные гарнизонные будни в Люблине. Затяжные осенние дожди сменились первыми метелями, а бездействие не прекращалось. Конфедераты не подавали видимых признаков жизни, и Суворовым овладевает хандра. Он начинает хлопотать о своем переводе в румянцевскую армию, но дело продвигается медленно. Суворовым овладевают мрачные мысли, что он понапрасну теряет время. С некоторой горечью размышляет он о своей жизни: «Животное, говорю я, нашего рода, — читаем в письме Бибикову (оригинал по-французски), — привыкшее к заботам, несмотря на очевидные неудобства, за недостатком их почитает себя неразумною тварью, и слишком продолжительные случайные отдыхи усыпляют его. Как сладостны для меня эти прошедшие труды!.. Доброе имя есть удел каждого честного человека, но я основывал свое доброе имя на славе моего отечества… Никогда самолюбие, чаще всего производимое скоропреходящими увлечениями, не управляло моими действиями, и я забывал о себе, когда дело касалось блага родины. Некоторая суровость в обхождении, но нравы невинные от природы и обычное великодушие облегчали мои труды; чувства мои были свободны, и я не изнемогал. Боже! Буду ли я вскоре в подобных обстоятельствах! Теперь я томлюсь в праздной жизни, свойственной тем низшим душам, которые живут только для себя, которые ищут высшего блага в той истомленности, и, переходя от наслаждения к наслаждению, кончают душевными страданиями. Мизантропия уже овладевает мною и в будущем предвижу, кажется, еще большую тоску; трудолюбивая душа должна быть постоянно занимаема своим делом, и частые упражнения так же для нее живительны, как обыкновенные упражнения для тела».

Между тем наступившее затишье было обманчиво. В сентябре 1771 года на смену Дюмурье к конфедератам прибыл через Вену французский генерал-майор барон де Виомениль с несколькими офицерами и большим количеством унтер-офицеров, переодетых лакеями. Он перенес штаб-квартиру конфедерации из Эпериеша в Белиц, на самую границу с Польшей, и создал вдоль границы ряд опорных пунктов. «Русские встретят при атаке этих небольших крепостей большее сопротивление, нежели ожидают, — сообщал он в Версаль. — Они дали нам время послать в них [крепости] хороших офицеров, снабдить их припасами и исправить их укрепления. В отчаянном положении, в котором находится конфедерация, необходим блистательный подвиг, для того чтобы снова поддержать ее и вдохнуть в нее мужество». Таким подвигом, по его замыслу, должен был стать захват краковского замка.

В Кракове расположился на зимние квартиры Суздальский полк. Командовал им полковник Штакельберг, тот самый, которого Суворов два года назад обвинял в небоеспособности своих любимых суздальцев. «Чего найти достойнее, правосуднее, умнее Штакельберга, только у него на морозе, на дожде, на ветре, на жаре болит грудь», — язвил Александр Васильевич. Действительно, Штакельберг принадлежал к ненавистному Суворову племени военных «сибаритов». Это был храбрый, но бесхарактерный офицер. В Кракове он окружил себя польскими паннами и особенно сблизился с монахами, «был обременен ксендзами и бабами», по замечанию Суворова. Его любезность простиралась до того, что он велел снять часового с охраны важного поста после жалобы одной городской красавицы (шпионки конфедератов) на то, что крики солдат мешают ей заснуть. Штакельберг содержал в Кракове большой обоз и пленных, несмотря на неоднократные требования Суворова отправить их в Люблин. Все замечания он игнорировал.

Беспечность Штакельберга была использована Виоменилем виртуозно.

В ночь на 22 января отряд полковника Шуази тихо подошел к Краковскому замку. Валил снег, и конфедераты для маскировки закутались в белые одежды доминиканских монахов. Им удалось незаметно приблизиться к воротам. Как выяснилось позже на следствии, в эту ночь русские караулы спали или самовольно отлучились от своих постов — настолько сильно Штакельберг распустил солдат! Ружья у караульных не были заряжены. У ворот Шуази обнаружил трубу для стока нечистот. Караульный пост здесь вовсе не был выставлен, а решетки загодя сняли местные жители, сочувствующие конфедератам. Солдаты Шуази пролезли один за другим через трубу, перекололи спящих часовых и захватили гарнизон в плен.

Для отвлечения Штакельберга в городе в эту ночь был затеян бал. Известие о катастрофе в замке застало полковника в четвертом часу утра, когда многие офицеры уже разъехались по домам. Тем не менее он сумел быстро организовать две атаки на замок, но поправить дело ему не удалось.

Суворов ругал Штакельберга на чем свет стоит, однако чувствовал и свою ответственность за происшедшее. Совсем недавно один поляк — поставщик русских войск — показывал ему письмо от своего брата, сторонника конфедератов, с указанием на то, что краковский замок будет атакован в ближайшие дни. Суворов тогда не придал значения предупреждению, думая, что нападения следует ждать в Литве, где еще что-то значило имя Огинского.

Искать виновных Суворов, все же, предоставил другим, а сам уже 24 января в 5 часов утра прибыл под Краков с 2000 человек, соединившись здесь с 5 полками польской коронной кавалерии под началом Браницкого. Русские осадили замок, коронные войска были отряжены охранять тыл.

Положение Шуази оказалось не из легких. Хотя в замке заперлось около тысячи конфедератов, и сам замок, расположенный на холме, был хорошо укреплен, поляки не обнаружили в нем достаточного запаса ядер, еще хуже дело обстояло с провиантом. У Шуази было много возможностей для «подвига», которого требовал Виомениль, но было очень мало шансов выдержать правильную осаду. Он попросил у Суворова разрешения выпустить из замка раненых, больных и духовных лиц, но получил