А еще она страдала от одиночества. Большинство девочек из ее класса были с Севера и мгновенно наклеили ей ярлык чужачки с Юга; ее имя казалось всем странным [56], а показные ужимки – абсурдными. Дома ее считали озорницей, но Бэнкхеды в принципе любили веселиться; несмотря на старомодные расовые и религиозные взгляды, они все же были яркими оригиналами. Таллула называла это «стилем и лихачеством». Ее дед, чей громоподобный голос оглашал стены дома в Джаспере, пересыпал свою речь шекспировскими цитатами, но с такой же легкостью добавлял в нее пословицы и местные диалектизмы. Когда жена упрекала его в употреблении просторечной грамматики, он не слушал ее и утверждал, что, если будет говорить, как воспитанный янки, ни один фермер больше за него не проголосует.

Уилл тоже мог быть жизнерадостным, когда не пребывал в унынии: декламировал стихи, рассказывал анекдоты, придумывал смешные игры и иногда баловал дочерей совершенно неподобающим, по меркам общества, образом. Вряд ли кто-то еще из воспитанниц монастыря бывал на бродвейских мелодрамах, а Уилл повел Таллулу с Евгенией на Бродвей после окончания первого семестра в интернате. Спектакль назывался «Кнут» и взбудоражил воображение девочек, которым тогда было десять и одиннадцать; сюжет был напитан сексуальным подтекстом, в пьесе рассказывалось о распутных британских аристократах, а на сцене показывали и крушение поезда, и автокатастрофу под шумное драматическое музыкальное сопровождение. Обе сестры ушли со спектакля «заплаканными и в полном смятении».

Другие ученицы монастырской школы происходили из семей, где были куда более сдержанные нравы. Таллула пыталась их рассмешить, рассказывала анекдоты и расхаживала голой по общей спальне, но они лишь надменно кривились; когда же она пыталась присоединиться к их играм, считали ее досадной помехой. Само собой, чем более отверженной она себя чувствовала, тем хуже становилось ее поведение. На заключительной службе в конце семестра лучшим ученицам раздали белые вуали, чтобы те надели их в часовню, а Таллулу единственную из всех заставили надеть черную вуаль. Она плакала и чувствовала себя «неприкасаемой».

После монастыря Таллула сменила еще несколько школ, но везде оставалась проблемным ребенком. Она любила читать и отличалась умом и любознательностью, но на уроках не могла сконцентрироваться. Возможно, если бы ее привлекали к школьным постановкам и концертам, она бы лучше адаптировалась. Но несмотря на любовь к актерству и способность заучивать длинные стихи и диалоги, ей давали только эпизодические роли. Она вела себя непредсказуемо и выглядела странно. С началом пубертата Таллула еще сильнее растолстела и покрылась россыпью прыщей. Ее стригли, как в детстве – коротко, под горшок, и даже в самом красивом костюме она выглядела совершенно не привлекательно – в отличие от Евгении, которую постоянно выбирали на главные роли во все школьные спектакли, что вызывало у Таллулы жгучее чувство несправедливости.

К тринадцати годам Таллула проводила все свободное время, листая свою коллекцию журналов, посвященных театру и кино, и рассматривая фотокарточки любимых звезд – надменной красотки Аллы Назимовой и кудрявой чаровницы Мэри Пикфорд. Она не сомневалась, что могла бы стать актрисой, если бы была красивой, как Евгения или ее соседка из Монтгомери Зельда Сейр. В детстве они с Зельдой были знатными хулиганками и соревновались в кувырках и мостиках, но теперь пятнадцатилетняя Зельда стала настоящей южной красавицей, и юноши выстраивались в очередь, чтобы с ней потанцевать и свозить ее покататься верхом.

Вскоре у отца Таллулы появилась пассия, и Таллуле стало казаться, что все красавицы этого мира против нее сговорились. Уилл совладал со своими запоями и депрессией и начал ухаживать за юной секретаршей Флоренс Макгуайр. Когда он объявил, что собирается на ней жениться, Таллула пришла в ярость. Она всячески ставила им палки в колеса, пародировала Флоренс, пытавшуюся скрыть джасперский акцент. Но постепенно изменила свое мнение, поняв, что с появлением мачехи для нее открываются определенные преимущества.

Флоренс умела вершить дела. Она уговорила Уилла купить первый автомобиль – сверкающий «Хадсон-Родстер». Теперь они могли с шиком выезжать куда-нибудь по воскресеньям. Она же – единственная из близких Таллулы – впервые заговорила с ней о ее внешности. Таллула всегда считала, что прыщи и детский жирок – ее вечное проклятье; никто не говорил, что ситуацию можно исправить. Но Флоренс читала рубрики «красота и здоровье» во всех женских журналах; именно она предложила Таллуле отрастить длинные светло-русые волосы, сесть на диету и начать делать зарядку.

При необходимости Таллула могла проявить железную волю и всего через несколько месяцев сбросила около десяти килограммов. Ее кожа чудесным образом очистилась. К изумлению домашних, она стала очень хорошенькой. Глядя на себя в зеркало и любуясь своими бархатными щечками, репетируя томный влюбленный взгляд больших голубых глаз, Таллула наконец поняла, что у нее есть все шансы стать актрисой.

В следующем году она на шаг приблизилась к исполнению своей мечты. Уилла выбрали в Палату представителей, и семья переехала в Вашингтон. Евгения жила с Уиллом и Флоренс, а Таллула поселилась с бабушкой и дедушкой в квартире этажом выше. Миссис Бэнкхед мечтала представить внучек вашингтонскому высшему обществу, но Таллулу интересовали лишь театральные подмостки и киностудии Нью-Йорка, до которого теперь оставалось всего каких-то двести миль.

Ее мечта, можно сказать, перешла ей по наследству: в юности ее бабушка и дед играли в любительском театре, а собранные деньги отправляли армии Конфедерации. Уилл тоже увлекался актерской игрой, причем до такой степени, что чуть не бросил юридическую стажировку ради работы в небольшой театральной труппе в Бостоне. Даже бедняжка Ада когда-то мечтала о театральной карьере. Декламируя стихи в спальне, она призналась подруге Маргарет Дюбуа Смит, что «в сердце она актриса», а играя главные роли в школьных спектаклях, воображала себя Сарой Бернар, миссис Фиск [57] или Элеонорой Дузе [58], которых видела на сцене.

Ада, представительница старой южной аристократии, не могла надеяться реализовать свои амбиции, так как актерская карьера считалась в обществе «постыдной». Но всего за одно поколение все изменилось: теперь тысячи девочек по всей Америке мечтали стать актрисами, и Таллула была одной из них.

Страну охватил ажиотаж, созданный киноиндустрией. Безусловно, театральные актрисы вроде Бернар и раньше пользовались известностью и любовью публики (Генри Джеймс говорил, что термин «знаменитость» следовало придумать специально для нее, если бы раньше его не существовало). В первом из нескольких турне по США Бернар выступила более чем в пятидесяти городах. И все же численность ее аудитории была ограничена театральным залом, и до 1912 года, когда она впервые