счастливее”. Они ходили вместе в кинотеатр на Пятницкой улице, а когда наступило лето, ездили по воскресеньям на пляж в Серебряный бор. Когда Марфа залюбовалась плюшевым тигром, подарком Кате от Зорге, та немедленно ей его подарила. Марфа вспоминала, как по утрам они читали вместе книги и так увлекались, что опаздывали на работу и бежали на трамвайную остановку через мост, а порой брали такси. В машине Катя давала своей юной подопечной печенье и бутерброды вместо пропущенного завтрака. Катя Максимова “сделала меня человеком, – говорила Марфа в интервью в 1965 году. – И специальность помогла приобрести, и к книгам пристрастила на всю жизнь. Всю душу мне отдавала… ”[28]

Зорге обещал Урицкому вернуться в Москву к апрелю 1937 года. Но к тому времени даже до далекого Токио дошли подробности о лавинообразном терроре. Весной Зорге написал Кате, что ему придется снова отложить свой отъезд из-за нездоровой атмосферы в Москве. Второй показательный процесс в январе 1937 года прошел над другим основателем Коминтерна, Карлом Радеком, ставшим священной жертвой наряду с семнадцатью другими чиновниками. Произнося публичное признание со скамьи подсудимых, Радек зловеще говорил о секретной “третьей фашистско-троцкистской организации” огромных размеров, занимавшейся созданием “фронды [вооруженного восстания] против партии”[29]. Охота на участников этой таинственной секретной группы заговорщиков даст Ежову карт-бланш на дальнейшее расширение масштабов террора.

В это время Айно Куусинен начала понимать всю серьезность ошибки, которую она допустила, выполнив приказ Урицкого. Директор был все в том же раздражительном настроении, что и в прошлом году во время ее отъезда. Комкор снова ругался из-за “неприемлемой” работы Зорге и его растрат денег 4-го управления. Больше всего его выводило из себя неповиновение. Урицкий несколько раз пытался заставить Айно написать Зорге письмо с просьбой вернуться, утверждая, что Зорге ослушался приказов и что сам Сталин лично приказал ему вернуться в СССР. Айно вполне логично отвечала, что если Зорге не послушался Сталина, то к ней он тем более вряд ли прислушается.

Давление прекратилось лишь в июле 1937 года после отставки Урицкого. Его место занял его бывший начальник Ян Берзин, только что вернувшийся из командировки, где занимался организацией советской помощи в Гражданской войне в Испании. Через месяц Берзина сняли, назначив на его место другого руководителя, продержавшегося всего две недели. К концу года и Урицкого, и Берзина арестуют, осудят за шпионаж в пользу Германии и Японии, а потом расстреляют. В общей сложности в советской военной разведке в период с 1937 по 1939 год сменилось шесть начальников, пятеро из которых были расстреляны[30]. Айно была арестована в начале 1938 года и провела пятнадцать лет в ГУЛАГе и в ссылке.

Зорге оставался в неведении, что неизбывное раздражение Урицкого из-за расходов токийской резидентуры и отказа резидента вернуться в Москву после отданного ему приказа послужило поводом направить паранойю террора на агента Рамзая и всю его работу. Японский отдел 4-го управления раскололся на две группировки: тех, кто доверял, и тех, кто не доверял Зорге. Комдив Александр Никонов, начальник 4-го управления, чье руководство продлилось всего две недели в августе 1937 года, поручил подготовить доклад о возможности ликвидации всей группы Рамзая целиком.

Однако обстоятельства сложились так, что преемник Никонова старший майор госбезопасности Семен Гендин, десантированный из НКВД, чтобы взять на себя управление руинами 4-го управления, счел донесения Зорге весьма ценными и даже говорил о необходимости продолжения его работы на месте. Но, спасая токийскую операцию, Гендин также поставил на Зорге и его команде роковую печать “политически неполноценной” и “вероятно вскрытой противником и работающей под его контролем”[31]. Донесения из Токио, направлявшиеся Гендиным Сталину начиная с сентября 1937 года до самого его ареста 22 октября 1938 года, предварялись глубоко скептическими замечаниями. “ЦК ВКП(б) тов. СТАЛИНУ Сов. секретно, – начинается один из меморандумов Гендина. – Представляю донесение нашего источника, близкого к немецким кругам в Токио. Источник не пользуется полным нашим доверием, однако некоторые его данные заслуживают внимания”[32]. Это клеймо на репутации Зорге серьезно скажется на его будущем.

Многие иностранные коммунисты, как и Зорге, тешившие себя идеалистическими надеждами, разочаровались в своих убеждениях в результате кровавой расправы 1937 года. “Миллионы были уничтожены, в том числе коммунисты, осуществившие революцию в России”, – писал советский шпион Уиттакер Чемберс, как и Зорге, ослушавшийся приказа вернуться в Москву. Испытывая отвращение к преступлениям Сталина, Чемберс отрекся от коммунизма в апреле 1938 года. Он перечислил причины своего глубокого разочарования: умышленное массовое уничтожение крестьян на Украине и Кубани в ходе коллективизации; умышленное предательство рабочего класса Германии коммунистами, по приказу Москвы отказавшимися сотрудничать с социал-демократами, чтобы помешать приходу к власти нацистов; и предательство республиканского правительства Испании Советским Союзом, чьи агенты были больше обеспокоены необходимостью уничтожения своих политических врагов, а не оказанием им политической помощи в борьбе с фашизмом. Он мог бы добавить еще один омерзительный факт – о котором, несомненно, знал Зорге: Сталин настолько ненавидел умеренных социалистов, что приказал КПГ голосовать за нацистов в рейхстаге, чтобы сокрушить социал-демократов. “Вскрылась огромная язва коррупции и обмана, – писал Чемберс. – Сталин консолидировал власть в своих руках, уничтожив тысячи лучших людей и умов в коммунистической партии по сфабрикованным обвинениям”[33].

Переживал ли и Зорге подобный кризис веры? Вероятно, да. Зорге уже признавался в 1935 году Ниило Виртанену в своих разочарованиях. Но, оказавшись в ловушке в Токио, он не мог ни с кем поделиться своими сомнениями. Японские члены агентуры относились к Зорге как к начальнику, столпу спокойствия и источнику непоколебимой решительности. Клаузен, вероятно самый близкий кандидат в поверенные Зорге в Токио, тоже нуждался в его руководстве и поощрении. Ханако вообще не знала, что он коммунист. А в его признательных показаниях и тюремных записках заявлять о сомнениях было неуместно, ведь Зорге до последнего надеялся, что Советский Союз спасет его.

Есть очевидные признаки, что из-за постоянного напряжения у Зорге начались срывы. Он всегда много пил. Но в 1937 году – и чем дальше, тем чаще – его собутыльники Веннекер и принц Урах стали отмечать, что и без того умопомрачительное количество алкоголя, которое он выпивал, значительно увеличилось. В ходе дебоширских прогулок по барам и танцзалам Гиндзы Зорге впадал то “в экзальтацию, то в слезливую тоску, то в агрессию, то в паранойю, то в манию величия, то в ступор и мрачное похмельное одиночество, облегчить которое способна была лишь новая порция алкоголя”, – вспоминал Урах[34]. Когда Вайзе из Германского информационного бюро попросил Зорге подменить его на время отпуска, вернувшись, он обнаружил, что почти