СССР. Поэтому начиная с середины 1930-х годов Сталин поддерживал идею создания единого фронта с Чан Кайши против Японии.

В случае образования альянса с китайскими националистами китайские коммунисты, идеологические союзники СССР, оказались бы в затруднительном положении. Сталин решил эту проблему в свойственной ему манере – ведя двойную игру. СССР пообещал лидеру КПК Мао Цзэдуну оружие и убеждал его сформировать собственное советское государство в провинции Шаньси, способное в какой-то мере смягчить удар в случае японской агрессии. Но параллельно Сталин вел переговоры и с Чан Кайши, подбивая его к войне с Японией – но без вмешательства СССР. Одновременно с этим Коминтерн уговаривал маршала Сюэляна забыть о вражде с Мао, направив группу высокопоставленных китайских товарищей, прошедших московскую подготовку (одним из них был Ван Биннань), для переговоров с маршалом и столкнуть его с ярым сторонником умиротворяющей политики в отношении Японии, Чан Кайши.

Сианьский инцидент во многих отношениях завершился триумфом сталинской дипломатии. Советники Чан Кайши, разумеется, на тот момент винили Коминтерн в мятеже Сюэляна и временном заточении генералиссимуса[43]. Сталин вынудил китайских националистов и коммунистов забыть об их расхождениях, объединившись против общего врага – Японии. Чтобы сосредоточиться на борьбе против японцев, Чан Кайши тем не менее требовались гарантии от его советских друзей, что коммунисты Мао не нанесут ему удара в спину – Сталин с огромным удовольствием принял эти условия от лица Мао. СССР быстро отказался от своей двойной политики, внезапно приказав Мао забыть о создании отдельного коммунистического государства и сотрудничать с националистами. Свидетелем ярости Мао из-за этого предательства стал американский журналист Эдгар Сноу, часто сопровождавший “Председателя” в этот период[44]. Но важность объединения Китая против Японии превышала, с точки зрения Сталина, и амбиции Мао, и даже вопрос о победе коммунизма на Дальнем Востоке.

В Токио Одзаки написал еще одну важную статью об этом инциденте – “Значение государственного переворота Сюэляна”, где он верно прогнозировал, что коммунисты заключат с националистами соглашение о перемирии, направленное против японцев. Материал настолько впечатлил редактора Одзаки, что он выдвинул его кандидатуру в новый аналитический центр – “Сёва кэнкюкай” (Общество изучения Сёва), – который станет своеобразным кулуарным кабинетом будущего премьер-министра, принца Фумимаро Коноэ[45]. Коноэ был безупречно образованным аристократом, пользовавшимся уважением как среди умеренных гражданских чиновников, так и среди военных – во многом из-за того, что он не осудил несанкционированные вылазки армии в Маньчжурии. Британский посол в Японии, сэр Роберт Крейги, отмечал, что, о чем бы ни шла речь, от Коноэ невыносимо трудно было добиться вразумительной позиции – именно эта уклончивость станет сильнейшим политическим активом будущего премьера. Крейги называл его “дилетантом Коноэ, окружившим себя молодыми людьми из своего «мозгового треста» и с удовольствием заигрывающим с опасными политическими экспериментами”, например идя навстречу радикальным националистам Японии[46]. Соратниками Одзаки по мозговому тресту были такие видные люди, как главный редактор информационного агентства “Домэй”, ведущие эксперты по трудовому праву, политологи и экономисты.

В июне 1937 года принц Коноэ стал премьер-министром. Благодаря своему стратегическому положению в Обществе изучения Сёва Одзаки получил возможность доложить Зорге, что назначение Коноэ – “последний козырь руководящего класса Японии”, рассчитывавшего, что их ставленник сможет сдержать “политическое давление армии”. Сам Одзаки, однако, не питал на этот счет никаких иллюзий. Военные приветствовали Коноэ как полезную марионетку, дававшую им шанс “перейти к агрессивной национальной политике, к которой они всегда стремились”[47].

Одзаки был прав. В июле 1937 года японская армия вступила в столкновение с китайскими войсками в пригороде Пекина на мосту Марко Поло. Поводом послужил ничтожный инцидент. После необъявленных ночных маневров японской армии один солдат – рядовой Симура Кикудзиро – не вернулся на свой пост. Чтобы разыскать пропавшего, его командиры потребовали разрешения войти в город Ваньпин. Получив отказ от местного китайского командира, японцы приступили к обстрелу города.

В Токио Коноэ понимал, что ему ничего не остается, как направить три дивизии на защиту чести страны. Япония не претендует ни на какие территории Китая, сообщил он в парламенте 27 июля, она просит лишь “о сотрудничестве и взаимопомощи, которые станут вкладом Китая в культуру и процветание Дальнего Востока”. Коноэ также предостерегал военных, чтобы они не доводили этот конфликт до эскалации. Его пожелание откровенно проигнорировали. К середине августа Генштаб империи – уже без какого бы то ни было гражданского надзора – приступил к общему штурму, в результате которого к декабрю 1937 года японцы подойдут к столице националистического Китая Нанкину[48]. И хотя ни один из руководителей еще не осознавал этого, стычка у моста Марко Поло ознаменует начало Второй мировой войны в Азии.

Глава 12

Люшков

У обоих [Кима Филби и Рихарда Зорге], по-видимому, сработал один и тот же механизм: сначала оказалось, что алкоголь мгновенно располагает к дружбе, а бар – идеальное место для выуживания информации; а потом – почувствовав, как это бывало со многими пьяницами, что выпивка дарует избавление от гнетущего страха, – оба шпиона стали вести себя вызывающе, полагая, будто никто не догадается, что показная бравада – это своего рода маскировка[1].

Мюррей Сейл

В субботу 14 мая 1938 года в два часа ночи “Папаша” Кейтель закрыл бар “Золото Рейна”, выставив за дверь Зорге и его друга принца Ураха. Принц остановился в отеле “Империал”. Он был настолько пьян, что принял чудовищное предложение Зорге подвезти его до гостиницы. Советский шпион и немецкий принц сели на мощный черный мотоцикл Зорге и понеслись по городу. Бар в “Империале” был уже закрыт, но один австрийский бизнесмен, знакомый Зорге, разрешал ему пользоваться личным баром в его номере, вне зависимости от того, там он или нет. Урах, устояв перед уговорами друга присоединиться к нему, отправился спать, предоставив Зорге в одиночестве копаться в номере австрийца. Единолично опорожнив бутылку виски, Зорге вернулся в номер Ураха, пытаясь уговорить его отправиться к нему на улицу Нагасаки и продолжить возлияния там. И снова Урах благоразумно отказался.

Зорге всегда гонял на умопомрачительной скорости, даже когда был трезв – что подтверждала и завороженная Смедли, и насмерть напуганный Клаузен. Его мотоцикл был одной из самых тяжелых и мощных моделей, существовавших на тот момент, – двухцилиндровый К-500 Zimdapp 1934 года, который Зорге купил два года назад у Клаузена. Этот зверь с двигателем 498 см[3] весил 180 килограммов и разгонялся до 120 км/ч. Пьяный и предоставленный самому себе, Зорге помчался на своем ревущем мотоцикле к Тораномону и свернул налево на узкую грунтовую