Дело не в том, что еще в 1954 году Хрущев, как злорадно отмечает Шепилов в мемуарах, мог трижды споткнуться на словах «Нью-Йорк геральд трибьюн» или что фамилию президента США выговаривал исключительно как «Эньзеньхаур». И даже не в хрущевских импровизациях на международные темы, но для внутреннего употребления: «Вот посмотрите на Аденауэра. Если ему штаны снять, то сзади видно, что Германия на две части разделена, а если спереди смотреть, то понятно, что Западная Германия никогда не поднимется». Год рождения тогдашнего германского канцлера – 1876-й…

А дело, возможно, в том, что личность, стиль поведения в международных делах много значат. Хрущев во многом имитировал стиль Шепилова, но личности были разные, отсюда и результат.

Теперь насчет того, кого и почему сделали преемником Шепилова на Смоленской. Андрей Громыко, конечно, был очень умным и опытным человеком, и не только в международной дипломатии. Вот идет тот самый пленум – да, июнь 1957 года. Выступает Громыко. И он не очень-то пытается громить «антипартийную группировку» – дипломат же. Он вместо этого начинает говорить о чем-то совершенно отвлеченном, о внешней политике в целом и вообще. И о том, что это – политика Никиты Хрущева, а вовсе не Андрея Громыко, что заслуги Никиты Сергеевича на дипломатическом поприще состоят в том-то и этом… Список заслуг растет, члены ЦК слушают. Прорыв на Ближний Восток, выигранный Суэцкий кризис – это Хрущев. А что Шепилов? Да не было никакого Шепилова…

Вспомним эти несколько загадочные строчки плана «дипломатической» главы шепиловских мемуаров. Пункт 7-й плана – «Назначение Громыко (дать его характеристику, сравнить Литвинов – Чичерин – блестящие министры)». Это о чем? О том, что Шепилов считал, что дипломат (и не только дипломат) должен быть блестящим (заметим эту его особенность, пригодится нам в следующих главах). И поэтому предложил, когда Хрущев возвращал его на формально более высокую должность секретаря ЦК, себе совсем другого преемника в МИДе.

Вопрос Шепилову, кого он рекомендует на свое место, хотя бы для проформы нельзя было не задать. Ответ же был таков: у меня два зама, один, Василий Кузнецов, – гений, виртуоз, может все. (Кстати, примерно так же – точнее, «дипломатом-чародеем» – звал Кузнецова его британский коллега лорд Карадон и прочие.) Другой, Андрей Громыко, продолжал Шепилов, – не виртуоз, но если ему что-то поручить, то он разобьется, а сделает, причем в точности по инструкции.

После чего судьба Кузнецова была, конечно, решена. И судьба Громыко – в другом смысле – тоже.

Но вот пришел Карибский кризис и здорово отомстил Хрущеву за вполне очевидный для него выбор министра. Потому что спасать ситуацию был послан именно Кузнецов – пришлось.

Вы думаете, что кризис был решен в конце октября телефонными переговорами и благодаря обмену письмами Хрущева и Кеннеди? Это вы прочитаете где угодно. Гораздо сложнее найти факты о том, что эти письма лишь отодвинули непосредственную угрозу обмена ядерными ударами в любой момент. Но не уничтожили ее совсем.

Обратите внимание, в письмах говорилось: стороны согласны начать переговоры. А теперь давайте представим себе, что было бы, если бы эти переговоры сорвались – как это с ними, собственно, несколько раз и происходило.

Это к вопросу о том, что мы знаем даже о нашей недавней истории. Многие ли представляют, что переговоры тянулись на американской территории до января следующего, 1963 года, и только после января кризис был и правда закончен?

Простой вопрос: почему же на переговоры в США в 1962 году не поехал сам министр, то есть Громыко, ведь дело было никак не пустяковым – жизнь и смерть человечества. Оказывается, к тому моменту как Громыко, так и российский представитель в ООН Валериан Зорин успели публично заявить, что никакого советского ядерного оружия на Кубе нет.

Всем было понятно, что они выполняли инструкцию своего лидера, но в дипломатии в таких случаях оказавшиеся в деликатном положении персонажи скромно выдерживают паузу и в переговорах не очень-то участвуют. (А Зорина, кстати, как раз в январе из ООН и вовсе поэтому отозвали.) И спасать мир пришлось Кузнецову – первому заму Громыко…

Кузнецов был не из тех дипломатов, что стали бы потом напоминать лишний раз о тех двух с половиной месяцах переговоров в Америке, – как при Хрущеве, так и при Леониде Брежневе люди очень хорошо понимали, что лучше «не высовываться». Шепилов, наверное, был чуть ли не последний «высовывающийся» политик той эпохи, хотя его политический антипод Шелепин тоже был близок к этой роли.

Что касается «чародея» Василия Кузнецова, то его переговоры вообще, возможно, стали бы забытой страницей истории, если бы не вышедшие в 2008 году мемуары его тогдашнего помощника (и моего хорошего знакомого), российского дипломата Бориса Поклада («Во власти дипломатии»). Поклад был одним из тех троих, что сопровождали Кузнецова в поездке. И вот что в этой книге говорится. Прилетев в США 28 октября, делегация открыла американские газеты и узнала из них, что Штаты отклоняют советские предложения и что вторжение на Кубу – дело нескольких дней.

Да-да, вот так. И в тот же день появилось заявление Фиделя Кастро с пятью требованиями к Кеннеди. Без выполнения (или смягчения) которых никаких советско-американских договоренностей бы не удалось достичь и воплотить.

Зачем он это сделал? А это Кастро так отреагировал на то, что Хрущев принял решение о вывозе только что завезенных на Кубу ядерных боеголовок, не посоветовавшись с самим Кастро – не до того было.

Кажется, половина объема переговоров Кузнецова в Нью-Йорке касалась уже оговоренных вроде бы в письмах двух лидеров американских гарантий безопасности Кубы. Администрация Кеннеди вовсе не спешила подтверждать уже вроде бы данные обязательства.

Борис Поклад в своих мемуарах вспоминает, что впервые после аэропорта вышел на воздух (на нынешний нью-йоркский «Уголок Сахарова – Боннер» возле миссии Москвы при ООН) только через неделю после прилета. Кузнецов из миссии выходил, но не для прогулок. Он вел непрерывные беседы с американскими дипломатами Макклоем и Стивенсоном, генсеком ООН У Таном и другими. Параллельно в Вашингтоне советский посол Анатолий Добрынин поддерживал контакт с Робертом Кеннеди, а в Гаване один из высших советских лидеров Анастас Микоян успокаивал Кастро.

Говорить с американцами никогда не было и не будет легко. Например, в какой-то момент они попытались исключить из перечня упоминаемых в будущем итоговом документе одно из двух писем Хрущева, от 27 октября.

А раз письма как бы не было, то США как бы никогда не