самое относится и к углу изгиба, измеренному с помощью 4-дюймового телескопа, расположенного рядом с астрографическим, зафиксировавшего те же искажения тех же лучей, но подтвердивший при этом конкурирующую гипотезу. Действительно, глядя на данные эксперимента мы можем увидеть, что в работе 4-дюймового телескопа также была допущена системная ошибка, поскольку на основании сделанных им фотографий был получен угол искривления значительно больший, чем допускала теория Эйнштейна. Эддингтон должен был сделать выбор. Сбросить со счетов данные астрографического телескопа или дюймового? Или объявить неудачным весь эксперимент? Он не располагал достаточным количеством информации, чтобы дать заведомо правильный ответ. Поэтому из возможных вариантов он выбрал наиболее симпатичный лично ему.

В ситуации Эддингтона не было ничего необычного. При интерпретации данных ученые часто имеют большое пространство для маневра и слишком редко – однозначное понимание того, какие действия объективно правильны, а какие нет.

Пространство для маневра существует не в последнюю очередь потому, что, как показывает эксперимент с затмением, теории сами по себе не предсказывают, какие данные будут получены в ходе эмпирического исследования. Чтобы вообще что-либо сказать о результате эксперимента – например, о положении пятен на фотопластинке, – теории должны поддерживаться другими постулатами, другими предположениями о надлежащем функционировании экспериментального оборудования, пригодности условий и многих других вещах.

Другими словами, теория, подобно средневековому рыцарю, никогда не сражается в одиночку, а скорее вступает в битву в компании свиты предположений. Именно эта конструкция в целом – то, что вы могли бы назвать теоретической когортой, – делает прогнозы и дает объяснения результатов экспериментов, измерений и других наблюдений. Теория привлекает все внимание. Но она не может вступить в бой с врагом без своего отряда латников.

Следовательно, если что-то идет не так, теорию можно спасти от опровержения, обвинив в ошибочности сопутствующие предположения – как это сделал Эддингтон, когда использовал логические доводы, а также свой немалый вес в обществе, чтобы объяснить получение данных, явно не соответствовавших выдвинутой гипотезе. Столкнувшись с ошибочным предсказанием, ученый должен решить, в каком случае следует принести в жертву сопутствующие предположения, чтобы спасти теорию, а когда пора признать, что сама теория потерпела неудачу.

Карл Поппер крайне серьезно отнесся к этой проблеме. У него не было выбора, поскольку подобные решения подрывали его центральную идею о том, что наука развивается, устраняя теории, которые делают ложные прогнозы. Если теорию можно оправдать всякий раз, когда что-то выглядит неправильным, обвинив сопутствующее предположение – например, заявив о неточности в работе измерительных приборов, – то как можно окончательно отказаться от теории?

Поппер допускал, что иногда позволительно обвинить подобное предположение ради спасения теории, но только при определенных условиях. Он требовал, чтобы новые предположения, сделанные в ходе такой защиты, сами по себе были фальсифицируемыми и чтобы их сторонники прилагали все усилия для их проверки. Этой рекомендации ученые часто и с удовольствием следуют. В конце 2011 года было обнаружено, что нейтрино, созданные в исследовательском центре ЦЕРН в Швейцарии, двигаются со скоростью, превышающей скорость света, – невероятный результат, невозможный в рамках теории относительности Эйнштейна. Однако вместо того, чтобы отвергнуть теорию относительности, подавляющее большинство физиков предположили, что с измерительным прибором что-то пошло не так. Но на этом дело не остановилось; спасая теорию от фальсификации, они последовали совету Поппера и приступили к проверке предположения, от которого зависела судьба теории. Тщательная проверка техники, использовавшейся в эксперименте, показала, что ученые не зря сомневались: одна деталь просто-напросто отвалилась.

Такая тщательная проверка не всегда возможна. Записывая свои результаты спустя несколько месяцев после затмения, Эддингтон никак не мог перепроверить, например, расширение зеркала под воздействием солнечного тепла в тот день. То же верно и для многих других сбоев в ходе проведения экспериментов: предполагаемые отклонения в ходе работы приборов часто носят временный характер, и впоследствии невозможно определить, действительно ли имели место некие аберрации, и если да, то в какой степени.

Поппер предложил другой способ борьбы с этими случаями: проводить эксперименты повторно, с большей тщательностью. Теоретически этот совет хорош, однако же и он далеко не всегда осуществим. Солнечные затмения достаточно редки сами по себе; затмение же 1919 года следует квалифицировать как редчайшее явление, поскольку Солнце в момент полного затмения находилось в центре поля относительно ярких звезд. Как отметил Эддингтон, рассказывая об эксперименте, это счастливое совпадение «не повторится в течение многих лет». Возможно, он и не отказался бы повторить свой эксперимент, но такой возможности у него попросту не было, поэтому Эддингтону пришлось принимать решение на основе имеющихся данных.

Действия Эддингтона были такими сумбурными не потому, что он пренебрегал правилами научного мышления, а потому, что сложности эмпирического исследования – точного измерения малых или сложно получаемых величин – означали, что у него не было однозначного алгоритма для интерпретации полученных данных. Даже настойчивые попытки великого методиста Карла Поппера сформулировать принципы, исходя из которых следует принимать решение о том, содержится ошибка в работе инструментов или же в самой гипотезе, не помогли. Иногда ученый, стремящийся интерпретировать значение эмпирических данных, подобно члену суда присяжных, столкнувшемуся с сомнительными показаниями, просто должен вынести суждение – личное, нерациональное и субъективное.

Эгоистичные решения Эддингтона и Пастера, как и этнографические исследования Латура, – все это указывало на крайнюю ограниченность методизма, показывая, что ученые, как знаменитые, так и малоизвестные, не следуют объективному алгоритму при оценке значимости своих аргументов. Более того: для ряда ситуаций и задач таких алгоритмов попросту не существует. Даже если бы наука была безупречно логичной, а все ученые – образцами сдержанности, рациональности и бескорыстия, объективно оценить силу доказательств все равно было бы невозможно.

Если это утверждение и не полностью верно, то, по крайней мере, оно соответствует действительности, когда речь идет о достоверности результатов измерений, так же, как в зале суда убедительность доказательств в значительной степени зависит от того, что ими пытаются доказывать, как мы увидим в дальнейшем.

В начале XIX века геологи начали понимать, что Земля необычайно древняя. Выдвинутая Чарльзом Дарвином в 1859 году теория естественного отбора предполагала, что возраст Земли насчитывает множество тысячелетий – только за такой большой период простейшие микроорганизмы смогут превратиться в сложных существ, ныне населяющих нашу планету. Поэтому Дарвин ухватился за новую геологию, чтобы доказать, что Земле должно быть как минимум несколько сотен миллионов лет.

Достаточно быстро теория Дарвина, однако, столкнулась с огромным препятствием. Звали это препятствие Уильям Томсон, и он являлся одним из самых известных и влиятельных физиков того времени. Томсон был вундеркиндом: он родился в Белфасте в 1824 году, еще в школе опубликовал три научные статьи, а в 22 года был назначен профессором Университета Глазго, где и