самолюбия, или сознание своей полезности, она всячески старалась того унизить или оскорбить, и, если, несмотря на это, тот, на кого направлялись ее преследования, смиренно их выносил, то опять попадал в милость; если же нет, то горько доставалось за непокорность.

В доме было даже техническое название для такого рода испытаний, говорили: «барыня теперь придирается к Ивану Васильеву»; или: «это было тогда, когда барыня придиралась к Семёну Петрову»; или: «а вот увидите, станет уж барыня придираться к Петру Иванову – очень смело стал он с ней говорить».

И вот настала раз такая эпоха «придираний» к дворецкому Семёну Кирилловичу Тоболеву.

То был весьма красивый брюнет лет тридцати, со всей походкой и манерой слуги самого аристократического покроя. По званию своему, он чаще других имел случай разговаривать с барыней о разных домашних делах.

Заметила Варвара Петровна, что при некоторых ее предположениях о покупках для дома, при назначении кого-либо в одну из должностей при доме Семён иногда возражал и говорил с ней довольно смело. Этого было достаточно: барыня начала «придираться» к своему любимцу дворецкому. В день несколько раз его призывала то за тем, то за другим и всякий раз выражала ему свое неудовольствие, без всякой с его стороны вины. Но Семён был не из терпеливых, и в дворне слыл гордецом.

Увидя себя предметом гонений, Семён хотя и не возражал и ни слова не говорил в свое оправдание, но лицо его показывало, что он только крепился, и кончилось всё это для него очень печально.

За обедом Семён стоял за креслом барыни, а перед ее прибором стоял небольшой графин с водою, которая называлась «барынина вода».

Когда Варвара Петровна произносила слово: «воды!»… дворецкий должен был налить ей воды из этого графина. Составив себе план атаки против Семёна, Варвара Петровна всякий раз, как только подносила стакан к губам, находила в воде разные недостатки: то мутна, то холодна, то тепла, то с запахом.

Так продолжалось несколько дней сряду. Семён брал графин со стола и через несколько минут являлся, по-видимому, с другою водою. Варвара Петровна пила молча; но на другой день опять то же: опять – воды! Опять – нехороша – дворецкий брал воду и приносил другую.

Так и в тот достопамятный день Варвара Петровна поднесла стакан к губам, оттолкнула его и, обратясь лицом к Семёну, спросила:

– Что это такое?

Молчание.

– Я спрашиваю: что это такое?

Опять молчание.

– Добьюсь я, наконец, хорошей воды? – и мгновенно стакан с водою был брошен почти в лицо дворецкого.

Семён побледнел, взял со стола графин и вышел. Через несколько минут он вернулся и в чистый стакан налил барыне воды.

– Вот это вода! – сказала Варвара Петровна и отпила более полстакана.

Тогда Семён, бледный, с дрожащими губами, сделал несколько шагов вперед, стал перед образом, перекрестился широким крестом и сказал:

– Вот ей-Богу, перед образом клянусь, я ту же воду подал, не менял!

Сказав это, он обернулся лицом к госпоже своей и посмотрел ей прямо в глаза.

…

Прошло несколько секунд страшного молчания.

Варвара Петровна вдруг, встав с кресла, сказала: – Вон! – и вышла из-за стола, не окончив обеда.

Всё в доме притихло, словно замерло, все ходили на цыпочках, все перешептывались, а сама Варвара Петровна заперлась в своей спальне…

На другой день я вышла гулять и, увидав на дворе Семёна, залилась горькими слезами.

Вместо щегольского, коричневого, со ясными пуговицами фрака, на Семене была надета сермяга, а в руках у него была метла, которою он мел двор.

Из дворецкого, по приказанию барыни, он преобразился в дворника и оставался в этом звании года три или четыре…»

«Сельский священник» вспоминал о барине Н. И-че Б.[22] и о его обращении с крепостными. «В 1861 году помещиком в селе Б. был… некто Н. И-ч, важный барин…», – пишет священник. Был этот Н. И-ч Б. очень богат, отец оставил ему 700 душ крестьян. «У матери его тоже крестьян было много, но она, в первый же год после смерти мужа, проиграла в карты огромное село», – замечает мемуарист. Были у помещиков Б. свои музыканты, свои певчие, свои актеры и шуты.

О том, каковы были помещичьи забавы, священник знал со слов своего отца: «сядем обедать, гостей всегда пропасть, а позади барина И. Н-ча и станет старик Ф., в кафтане из разноцветных лоскутьев. Барин ест, а старик сзади каркает по-вороньи: кар, кар! Барин через плечо бросит ему кусочек, тот и старается схватить его ртом. Как схватит, то и начнет глотать его, а сам «ку, ку» – как бы давится. Все гости и барин забьют в ладоши и захохочут. Если же не поймает, то должен взять его с полу ртом. Лишь только станет нагибаться, а барин щелк его ложкой по лбу! Нагнется, станет губами брать кусочек, а барин и пхнет его ногой; он нарочито перевернется на спину и начнет мотать и руками, и ногами, а сам всё: «кар, кар»… Только станет подниматься, а его еще пхнет сосед барина, – опять вверх ногами и опять: «кар, кар». Ну, все и хохочут до упаду, – распотешил! Входила иногда, но только редко, и старуха шутиха. Только войдет она, им барин и бросит на пол кусочек хлеба или мяса. Они кинутся, и начнут отнимать друг у друга. Вцепятся друг другу в волосы, исцарапают один другому до крови лица, валяются, пихают один другого, а бары-то хохочут, а бары-то хохочут! Но не было и удержу хохоту, если старуха отнимала кусочек. После этого старуха становилась за стулом кого-нибудь по ее выбору и выделывала всё то, что делал тот, за чьим стулом стояла она: тот протянет руку с ложкой в тарелку, и она, сзади, протянет руку как бы в тарелку; тот жует, и она жует; тот выпьет рюмку вина, и она представит, что выпила; тот крякнет, и она крякнет. Тот, позади которого стоит она, спросит ее: «что, вкусно?»

– Вкусно.

– Ты не пьяна еще?

– Пьяна.

– Наелась?

– Нет, еще поем, – и перечислит, что она будет есть еще, т. е. то, что будет еще подано за столом. Ну, тот или подаст ей кусочек, или отдаст всю тарелку. Если даст мало, то она: «экий скупой!» и отойдет к другому, и там начнет выделывать те же штуки. Бары, между тем, осыпали ее со всех сторон и вопросами, и остротами. Тут она служила и оракулом: кому предскажет, а иногда и укажет на жениха или невесту, кому пожелает напиться пьяным, – а господам-то любо! господа-то хохочут!»

Великий русский актер Михаил Семёнович Щепкин, родившийся крепостным, оставил нам мемуары, в которых тоже приводит примеры дикого крепостничества. Вот один из его рассказов:

«Была одна дама в городе, собою прекрасивая; не буду называть ее, старожилы, верно, узнают. Весь город сожалел об ее болезни, которою она, несчастная, страдала.

Болезнь ее состояла в страшной тоске, и вся медицина тогдашняя не могла найти средства облегчить ее; но случай открыл лекарство. Как-то, в самом сильном страдании, одна из крепостных ее девок принесла ей какую-то оконченную работу, весьма дурно сделанную; быв в волнении, она вместо выговора дала ей две пощечины и – странное дело! – через несколько минут почувствовала, что ей как будто сделалось получше. Она это заметила, но сначала приписала это случаю. Но на другой день тоска еще более овладела ею, и, будучи в безвыходно-страдательном положении, она, бедная, вспомнила о вчерашнем случае и, не находя другого, решилась попробовать вчерашнее лекарство. Пошла сейчас в девичью и к первой попавшейся на глаза девке придралась к чему-то и наградила ее пощечинами, и что же? – в одну минуту как рукой сняло, а потом каждый день после того начала лечиться таким образом, и общество даже заметило, что она поправляется. Однажды графиня наша высказала ей свою радость, видя ее в гораздо лучшем положении, и она в благодарность за это дружеское участие открыла ей рецепт лекарства, который так помог. И как графиня была в чахотке и у ней часто бывала тоска, то дама эта советовала ей употреблять то же лекарство, говоря, что оно очень поможет; но наша ей в ответ на это сказала:

– Милая, я во всю жизнь щелчком никого не тронула, и ежели бы, боже сохрани, со мной случилось такое несчастие, то, мне кажется, я умерла бы от стыда на другой же день. – И это не фраза, потому что она была добрейшее существо, хотя и были кой-какие человеческие слабости.

Не могу определить точно времени, но только однажды, когда я рисовал у графини в комнате узор с вышитого платья, вдруг приезжает больная