же, как и он. По выправке видно — офицеры. Тянутся перед ним, щелкают каблуками, бегут навстречу, изображая особое внимание и уважение к военкому. Штаб у него с блеском.

В другой раз, тут же, во втором полку я увидел и Ботта — адъютанта Осипова. Держался он с достоинством, умел показать, что по званию, старому званию царской армии, стоял выше своего начальника и подчинялся ему только в силу различия должностей. Однако свое достоинство выказывал очень тактично, был спокойно предупредителен. Лишь во взгляде и едва заметной иронической улыбке улавливалась снисходительность. Со стороны оба казались людьми деловыми, энергичными. И если Осипов «парил» в высоте, то Ботт напротив старался изображать из себя «демократа», делал вид, что понимает трудную солдатскую службу, не отпугивал от себя бойцов надменностью и торжественностью, которая выпирала у Осипова. Мог пошутить, мог угостить папиросой, редкой в то время и представлявшейся нам чем-то сказочным. Откуда они брали, эти бывшие офицеры, папиросы — неизвестно. Покуривал Ботт позже и сигареты английские. Но ими бойцов не угощал. Не считал нужной такую роскошь для красногвардейца.

Не знаю, когда оба они, и прежде всего Осипов, стали агентами английской и американской разведок. Может быть, с первых дней советской власти, а возможно, и позже: вряд ли англичане могли нацелить своего агента еще в 1917 году на подготовку мятежа 1919 года, агента, не имевшего в то время никаких ходов к тем центрам, которые открывали возможность для удара. События развивались так бурно, политическая обстановка была так сложна, что ни англичане, ни американцы, да и вообще никто не знал обстановки, могущей сложиться в ближайшие годы. Осипов действовал больше по интуиции, чем по логическому плану. Как и другие подобные ему авантюристы, он решил использовать революционный поворот событий в личных целях. Тщеславный до крайности, видевший во всем только себя, он примкнул к революционной борьбе, надеясь выдвинуться. Прапорщик в мечтах рисовал себя Бонапартом. С увлечением бросился в пучину событий и как можно громче кричал о своей преданности революции. Он умел, когда надо, даже демонстрировать эту преданность. Стремился быть на виду. В любом случае: если не заметят со стороны, напомнить о себе докладом, телефонным звонком, наконец, придти и сказать — я пострадал за народное дело. Пусть знают, что Осипов пролил кровь, каплю, но пролил. Сложная эта работа — идти к личной цели.

Революция требует многое от человека, вознаграждает же общей победой. Осипову нужна была личная победа. Это поняли и довольно скоро скрывавшиеся за стенами особняков белогвардейцы. Они не вербовали его обычным способом. Вербовка не требовалась. Осипов свой — по прошлому, по крови, по убеждениям. Они просто напомнили ему об этом. И напомнили в гостиной жены бывшего полковника, куда он был приглашен на ужин. Ужин по тому времени богатый — с фруктами, с шампанским и белым хлебом. Эти господа с холеными бородками не только выдвигали политические идеи, они еще умели добывать золото, оружие и вино. Тайные склады водочного бога Иванова были открыты для сообщников генерала Джунковского. Оттуда вино попадало на праздничные столы во время встреч с нужными людьми. На вечере Осипов почувствовал себя, как прежде, в «родной семье». Нельзя сказать, что он по своему воспитанию и фамильным традициям был изыскан, чувствовал потребность в утонченных удовольствиях. Но тянулся к ним, считая это признаком знатности и богатства, а знатность, богатство и слава были затаенной мечтой прапорщика. Общество генералов и полковников как бы сближало его с этой мечтой.

Говорят, будто встреча произошла еще до назначения Осипова военкомом, когда он служил в Фергане и приехал по делам в Ташкент. Возможно! На него могли нацелиться заговорщики, видя, как уверенно движется вперед прапорщик. Хотя такой вариант сомнителен. Настоящая заинтересованность в Осипове возникла все же летом восемнадцатого года в Ташкенте. Он стал в это время действительно необходим для Джунковского, а вернее, для майора, говорившего по-английски. Майор собственно избрал его для решающего удара. Высокомерным и заносчивым господам не особенно льстила роль подручных прапорщика. Лишь необходимость вынуждала произносить торжественные тосты за будущего диктатора и главнокомандующего, называть его уже сейчас «первым министром» Туркестана. Между собой они иронически именовали его удачливым выскочкой, фельдфебелем и хамом. Генерал Кондратович сказал как-то: «Мы принимаем Осипова как необходимость. Будущее решится без него». Майор усмехнулся: «Вы поняли мою мысль, ваше высокопревосходительство. Но будущее должен преподнести нам Осипов». Кондратович не остановился на словесном заверении майора. Во время одного из секретных совещаний штаба «ТВО» он потребовал точного определения будущей роли Осипова, и в протоколе было указано, что после переворота прапорщика отстранят от руководства. Как военный министр он перейдет в полное подчинение главного штаба. На этом совещании Осипов, конечно, не присутствовал и не знал о заочном приговоре. Позже решение было уничтожено — его сжег Кондратович. Но член временного комитета Тишковский напомнил о нем после восстания, уже находясь в тюрьме. По просьбе старшего следователя Особого отдела Реввоенсовета Туркреспублики Н. К. Юденича он написал обо всем и, в частности, о тайном сговоре относительно Осипова. В толстой тетради была подробно изложена подготовка к мятежу и перечислены участники заговора против советской власти в Ташкенте.

Всего этого мы не знали летом 1918 года. Не подозревали, что перед нами предатель. В душу не заглянешь. А она у Осипова была черная...

Тост за... холеру

Его надо было расстрелять еще в октябрьские дни, когда из браунинга он палил в железнодорожников. Палил вместе с капитаном, преграждая рабочим путь к крепости. Старый солдат Крышнов смалодушничал, отправив обоих золотопогонников в мастерские. Возможно, и не смалодушничал, а поступил по древней традиции воинской: врага, бросившего оружие, щадят. Только зря. Традиция к белякам не применима. Поручик Янковский тут же хотел поднять браунинг — не успел. Поднял потом, когда обрел свободу. Сбежал все-таки, а может быть, из мастерских отступили. Так, без возмездия, не поняв вины своей, не почувствовав нашей силы, он снова вступил в борьбу. Теперь уже не открыто. Снял китель, фуражку офицерскую — стал обыкновенным обывателем. Лишь в потайном кармане остался браунинг. Таким поручик Янковский и вошел в штаб Осипова — негласный штаб, не тот, что окружал ежедневно военкома. Штаб «черный», значившийся в особом списке. Он должен был приступить к исполнению обязанностей в день мятежа и возглавить все контрреволюционные силы, пока что скрывавшиеся в подполье. До назначенного дня и часа штаб этот находился в подчинении генерала Кондратовича и полковника Цветкова. В основном Цветкова, который занимался