Выходит, это моя мать создает этих мерзких ужасных тварей в подземелье, используя магическую силу парня, которого, как она знает, я ненавидела на протяжении последних трех лет, а затем отправляет меня туда, чтобы кормить их и убирать за ними?

Ничего себе. Есть дьявольские личности, а есть совершенно ненормальные. Моя мать определенно относится к последней категории, особенно если прибавить к этому все эти лживые байки, которыми она потчевала меня годами, чтобы эта чертова система работала. Она не берет монстров на передержку на короткое время, чтобы заработать денег для школы. Она держит их в подземелье, пока Джуд не переносит их в гобелен, где они, по-видимому, растворяются, снова превращаясь в кошмары.

Это не укладывается у меня в голове, фрагменты этого чертовски сложного пазла вертятся в моей голове, и я понятия не имею, как их сложить.

Я обрываю эту мысль, поскольку на ум мне приходит другой вопрос. Вопрос, не имеющий отношения к моей матери, потому что сейчас я пока определенно не готова разбираться с ее ролью во всей этой хрени. Я знаю, что в конечном итоге мне придется это сделать, потому что в истории о том, почему Каролина была отправлена в тюрьму, должно быть что-то, чего Джуд не знает и знать не может. В конце концов, моя мать не из тех людей, которые в своих действиях руководствуются кошмарными снами – своими или моими. Но время выяснить это придет позже.

– Если кошмары воплощаются в чудовищ только затем, чтобы затем быть перенесенными в гобелен, то почему же эти твари обитают в подземелье так долго? – спрашиваю я Джуда. – Некоторые из них содержатся там по нескольку месяцев.

– Потому что гобелен принимает их в себя только четыре раза в год, – мрачно отвечает Джуд. – Нам приходится ждать дней, когда магия особенно сильна, чтобы перенести их в гобелен.

– Дни летнего и зимнего солнцестояния? – предполагает Луис. Джуд кивает. – И дни весеннего и осеннего равноденствия. По лицу Реми я вижу, что до него дошло то же, что и до меня. – Сегодня ночь осеннего равноденствия, – медленно говорит он. И Джуд становится еще мрачнее, чем несколько секунд назад.

Глава 75

Банши этого не делала

Неудивительно, что он так психовал, когда я вчера завладела гобеленом, – и потом, когда узнал, что теперь с этим гобеленом что-то не так. Гобелен нужен ему этой ночью, иначе этим чудовищам придется ждать еще три месяца.

– Тогда что же нам делать? – спрашивает Эмбер, глядя то на Джуда, то на гобелен, то на меня.

– Мы должны привести его в норму. Что еще мы можем сделать? – Саймон в бессильной досаде запускает руку в свои волосы.

– И ты думаешь, что если мы приведем в норму гобелен, то это приведет в норму и Клементину? – Луис начинает нервно постукивать пальцем по своему колену. – Нельзя допустить, чтобы с ней снова приключилось такое.

Я улыбаюсь ему благодарной улыбкой.

Он улыбается мне в ответ, но по его взгляду я вижу, что рано или поздно он собирается поговорить со мной о том, что произошло.

От этой мысли у меня начинает ныть живот, поэтому я решаю руководствоваться тем, что сказал мне Реми. Что прошлое неизменно, а будущее нет. Я не знаю, что я должна сделать, чтобы Луис не кончил так, как та мерцающая сущность, но, так или иначе, я найду способ это узнать.

– Если Клементина права и гобелен разговаривает с ней потому, что ее новая магическая способность как-то связана с ним, то будет разумно предположить, что, приведя в норму гобелен, мы также сможем избавить Клементину от того, что с ней происходит, – говорит Реми. – Но, если то и другое никак не связано между собой…

– Как это не связано? Что ты имеешь в виду? – Я в тревоге подаюсь вперед. Я совершенно, абсолютно точно не могу до конца моих дней жить, видя все и всех в трех версиях. Я просто не могу.

Джуд берет мою руку и большим пальцем гладит мои костяшки, стараясь успокоить меня.

– Мы разберемся, что к чему, – говорит он мне с такой уверенностью в голосе, что я почти верю ему.

Но, разумеется, делу не помогает то, что на лице его написано такое же напряжение, какое сейчас испытываю и я сама.

Луис наклоняется к гобелену и, словно для того, чтобы показать, что он настроен серьезно, дергает за несколько торчащих ниток в его углу. Но вместо того чтобы начать распускаться, этот участок гобелена вдруг начинает светиться. Он переходит во что-то вроде защитного режима, и все четыре его края загибаются вниз, чтобы никто не мог добраться до его крайних нитей.

– Кто-нибудь еще это видит? – спрашивает Луис. – Или стресс вызвал у меня глюки?

– О, мы видели это, – отвечает ему Саймон.

– Потому что это было не так уж трудно, – нарочито невозмутимо комментирует Моцарт.

– Должен же быть какой-то способ… – Я сажусь на корточки рядом с гобеленом, чтобы разглядеть его получше.

И замолкаю, потому что на другой стороне зала разражается свара. Я поворачиваюсь и вижу, как словно от сильного удара, на его передней стороне, спотыкаясь и чуть ли не кувырком отлетает дракон в человеческом обличье.

Он с силой ударяется об стену, и проходит несколько секунд, прежде чем он приходит в себя. Но затем он мчится обратно, в сторону вампирши, которая ударила его. При этом он остается в своей человеческой ипостаси, если не считать огромных зеленовато-желтых крыльев, выросших на его спине.

Очутившись футах в пяти от вампирши, он хватает ее, взлетает в воздух, до самого тридцатифутового потолка и швыряет ее вниз.

Как ни странно, она приземляется на ноги, затем взвивается в воздух вслед за ним. Она неспособна летать, но может чертовски высоко прыгать и едва не ухитряется схватить его за ногу.

Но в последнюю секунду он бьет ее ногой прямо в лицо. На этот раз, упав, она приземляется на бок, с силой ударившись об пол и скользит по истертым плиткам пола прямо к ногам Дэнсона.

Он свистит в свисток, и, когда дракон не обращает на него никакого внимания, рычит на него:

– А ну приземлись!

Но оказывается, что этот дракон – самая малая из его проблем, потому что стая из четырех человековолков в своих человеческих обличьях пользуется тем, что его внимание отвлечено, и окружает маленькую группу банши.

– О черт, – бормочет Джуд.

– Они не посмеют, – говорю я ему.

– Посмеют, и еще как, –