ладонью мои щеки, – он говорит то, чего я никак от него не ожидала.

– Я терпеть не могу брюссельскую капусту.

Сперва я совершенно уверена, что неправильно расслышала его. Что слишком много укусов криклеров и схваток с чудовищами нанесли ему какой-то серьезный урон.

– Извини, что? – Я мотаю головой. – Что ты сказал?

Уголки его рта приподнимаются в той крохотной улыбке, которая являет собой улыбку, только если ты Джуд, и, хотя я в полной растерянности, мое сердце начинает неистово биться.

Он поднимает палец.

– Я терпеть не могу брюссельскую капусту.

Какого чер…

Он поднимает второй палец, и его глаза неотрывно глядят в мои.

– Я люблю тебя.

Все внутри меня замирает от этих слов – и от осознания того, что он делает.

Он заканчивает то, что мы начали вчера вечером перед тем, как наш мир перевернулся. Его собственную версию, версию Джуда Эбернети-Ли игры «Две правды и Ложь».

Я боюсь шевелиться, боюсь дышать, боюсь надеяться, ожидая, что произойдет дальше.

Он поднимает третий и последний палец. И на этот раз мне приходится напрячь слух, когда он шепчет:

– Меня отправили сюда, когда мне было семь лет, потому что я убил своего отца.

Глава 83

Плечо, на котором можно умереть

Его слова сокрушают меня.

Они разбивают меня вдребезги.

Они разрывают меня на куски и разрушают последние остатки любой стены, которую я когда-либо пыталась воздвигнуть между нами.

Ведь на самом деле Джуд любит брюссельскую капусту – Каспиан, бывало, дразнил его по этому поводу, когда мы были моложе.

А также это происходит потому, что я все еще вижу того маленького мальчика, сошедшего на остров с корабля в тот далекий давний день. Настороженные глаза, замкнутое лицо, голова, втянутая в плечи, как будто он каждую секунду ожидал удара.

– О, Джуд, – вырывается у меня. – Мне так жаль. Очень, очень жаль.

Он качает головой и с усилием сглатывает, пытаясь взять себя в руки.

– Он учил меня, как управлять ночными кошмарами, как втягивать их в себя и как справляться с ними, чтобы я мог обеспечивать безопасность людей.

Он делает выдох, затем в бессильной досаде запускает руку в свои волосы.

– У кошмаров дурная слава. Все боятся их, и никто не хочет, чтобы они ему снились. Но, если относиться к ним правильно, они не так уж плохи. Людям приходится переживать множество напастей, и кошмары помогают им справляться с проблемами до того, как эта хрень реально входит в их жизнь.

– Я никогда не думала о них в этом ключе.

Он смеется, но его смех невесел.

– Никто никогда не думает о них так. Но дело в том, что только тогда, когда я не делаю мою работу так, как полагается, когда я допускаю ошибки, – случается что-то действительно скверное.

В его глазах читается мука, она звучит в его голосе, ощущается в его осанке, как будто еще один удар может сломить его.

– Ты позволил одному кошмару вырваться на волю, когда умер твой отец? – спрашиваю я, осторожно положив ладонь на его руку выше локтя.

Он кивает.

– Мы провели целый день, тренируясь, и я был уверен, что полностью усвоил урок. Уверен, что я сумею сделать это самостоятельно. И посреди ночи я попытался сделать это сам, думая только об одном – как он будет гордиться мной, когда узнает. Вот только я упустил один кошмар, и…

Он замолкает, мотая головой.

– Тебе тогда было семь лет, – говорю я. – Семилетним детям свойственно допускать ошибки.

– Он умирал, истошно крича, – бесцветным голосом отвечает он. – Я не мог этого остановить. Не мог его спасти. Я мог только смотреть, как он умирает. Это было…

– Это был кошмар, – договариваю я за него.

– Да. – На секунду он сжимает губы. Мне кажется, что на этом он оставит эту тему, но он продолжает: – Моя мать пыталась предать это забвению, правда, пыталась. Но после той ночи она уже не могла смотреть на меня так, как прежде. Под конец она вообще больше не могла смотреть на меня, но это было правильно. Я и сам больше не мог смотреть на себя самого. Тогда она и отправила меня сюда.

– Ты же был всего лишь ребенком, – шепчу я, чувствуя, как меня пронизывает ужас.

– Ребенком, обладающим невообразимой силой, которую он не мог взять под контроль, – поправляет меня он. – Разве эта школа предназначена не для этого?

– Если честно, я больше не понимаю, для чего вообще существует эта школа. Но я точно знаю, что то, что произошло, когда тебе было семь лет… это была не твоя вина.

– Я убил моего отца. Это не может быть не моей виной. Как и в случае с Каролиной. Я до сих пор не…

– Что? – спрашиваю я, потому что, что бы он ни скрывал, я хочу это знать. Между нами было много тайн, и все они только причиняли нам обоим боль. Если нам когда-либо удастся соединиться, быть вместе, мы должны вытащить на свет их все.

– Я даже не понимаю, как это произошло, как я дал ему вырваться на волю. Я потратил следующие семь лет, стараясь сделать так, чтобы это никогда не повторилось, – шепчет он. – Когда я оказался здесь, у них не получилось лишить меня моей магической силы, потому я проводил каждую ночь, учась контролировать кошмары. Учась контролировать эту силу. Прилагая все усилия для того, чтобы больше никогда не утратить контроль и не причинить кому-то вред. И у меня это получалось. Семь лет это работало исправно, и я начал думать, что, возможно, все будет хорошо. Что, возможно, я могу снова положиться на себя. А потом…

– Я поцеловал тебя и утратил контроль, и Каролина… – его голос пресекается, и он делает глубокий вдох прежде, чем попытаться снова. – Твой худший кошмар состоял в том, что ее отправят в Этериум. Она вечно нарушала правила, ее все время оставляли в классе после уроков. Нам было десять лет, когда ей начали грозить, что отправят ее в тюрьму, но никто никогда не верил, что это действительно произойдет. Никто, кроме тебя.

– Это потому, что я знаю мою мать лучше, чем кто-либо другой.

– Да, я знаю. – Он улыбается грустной улыбкой. – Именно поэтому часть тебя всегда и опасалась, что это случится. Но этого бы не случилось, если бы я не заставил твой худший кошмар сбыться. Однако я это сделал и разрушил все.

Мне по-прежнему больно слышать, как он говорит это.

Я не могла перестать об