туалетам, кладет руку на дверь, и снова поворачивается ко мне. «Я

очень ценю твою помощь, Эллиот».

«Не стоит благодарности».

Он исчезает в туалете, а я спорю с собой, стоит ли мне вернуться в отдел распространения

или подождать, не вернется ли он и попытаться поболтать еще.

«Моя палочка!»

На долю секунды мои мысли уносятся куда-то в грязные дали. Но потом меня осеняет, и

мои глаза закатываются так сильно, что чуть не вываливаются из головы. Жерард

выбегает из туалета и размахивает своей клюшкой так, как Король Артур размахивает

Экскалибуром. Его лицо сияет, и я борюсь с улыбкой, которая грозит вырваться у меня.

«Представляешь? Я оставил ее здесь!»

«Только представь», - говорю я.

Он бежит ко мне, и я готовлюсь к тому, что последует дальше. Дай пять. Братские

объятия. Чмок в нос.

К счастью, он останавливается и улыбается мне. «Я твой должник».

«Ты мне ничего не должен». Хотя эта сделка звучит мило, я не думаю, что когда-нибудь

смогу его принять. Что мне вообще может понадобиться помощь в Гуннарсоне Великом?

«Нет, серьезно. Спасибо.» Он колеблется, потом добавляет: «Увидимся ли мы сегодня

вечером? На игре?»

«Посмотрим». Я не решаюсь сказать ему «да». Нельзя, чтобы он подумал, что мы вдруг

стали лучшими подружками, которые будут сплетничать и заплетать друг другу волосы.

Хотя с его кудряшками он был бы симпатичным мальчиком. Его улыбка на мгновение

исчезает, а затем возвращается в полную силу.

«Береги себя, Эллиот». Я смотрю, как Жерард уходит, и мой взгляд сразу же

притягивается к его заднице. Его хоккейная задница натягивает тонкий материал

спортивных шорт до предела. Когда он делает первый шаг вниз на второй этаж, его

упругие чаши дрожат, словно две огромные миски с желе, которые несет неуклюжий

официант.

Я бы отдал руку и ногу, чтобы зарыться лицом в эти массивные ягодицы, ощущать их вес

по обе стороны от моей головы и вдыхать его мускусный аромат.

Я бы поставил все свои сбережения на то, что под всеми этими выпуклыми мускулами и

бравадой, он втайне жаждет, чтобы его прижали к себе и оттрахали языком до

беспамятства.

Боже, чего бы я только не отдал, чтобы стать тем, кто познакомит его с этим

удовольствие. Я бы начал медленно, дразня его через шорты нежными поглаживаниями, пока не открою нетронутую кожу его идеальных ягодиц.

Он задрожит от моих прикосновений, когда мои пальцы проведут по расщелине его

задницы. Мурашки покрывали его плоть, когда мое дыхание обдавало его.

Не в силах больше сопротивляться, я погрузился в него лицом вперед, раздвигая сочные

ягодицы и проведя плоским языком от промежности до копчика. Он задыхался и стонал, ошеломленный чужими, но возбуждающими ощущениями.

Я повторял это снова и снова, облизывая его, словно он был моим любимым мороженым.

Когда он стал блестящим от моей слюны, я высунул язык и сосредоточился на его

пульсирующую розовую дырочку. Я обвожу тугие круги вокруг взбугрившихся мышц, уговаривая его расслабиться и впустить меня внутрь. Пройдет совсем немного времени, и

он станет достаточно свободным и податливым, чтобы я мог провести языком по

сопротивляющемуся кольцу и погрузиться в его обжигающий жар.

Я трахал его языком глубоко и грязно, держа его задницу широко раскрытой, чтобы

проникнуть в него как можно глубже. Он бы рухнул бы подо мной, руки в поисках опоры, бедра дрожат, с губ срываются прерывистые мольбы.

Я буду продолжать, пока он не зарыдает от напряжения. До тех пор, пока он больше не

смог бы этого выносить и не взорвался бы, нетронутый, прямо на библиотечном ковре.

Блять. Я поправляю джинсы, пытаясь прогнать возбуждение. Последнее, что мне нужно, -

это чтобы меня застукали со стояком посреди толпы. Особенно, если у меня стоит на

Жерарда, черт возьми, Гуннарсона.

Неважно, насколько аппетитно выглядит его задница в шортах, как бы мне ни хотелось

съесть его до слез, я не могу позволить себе этого.

Он натурал, и, что еще важнее, он качок. Такие парни, как он, не подходят для на таких, как я.

__________

«БРАТ! ТЫ ГОВОРИЛ С ЖЕРАРДОМ ГУННАРСОНОМ?» ДЖЕКСОН ОСТАЕТСЯ

шокировано смотрит на меня с жима лежа.

Я перевожу взгляд на него и захлебываюсь слюной, когда понимаю, какой вес он

поднимает. «Черт, Джексон. Разве Арнольд Шварценеггер мог поднять столько?»

Джексон щелкает пальцами перед моим лицом, чтобы вернуть мое внимание к нему.

«Эллиот. Жерард. Ты говорил с ним?»

«Да, Джексон». Я закатываю глаза, что, похоже, я делаю сегодня очень часто. «И нет, мы

не говорили о тебе... подожди. Вообще-то, говорили».

«Что?!» визжит Джексон, вскакивая на ноги и вызывая любопытные взгляды других

спортивных крыс, которые представляют собой особую породу студентов.

Они носят майки с короткими рукавами и компрессионные шорты, а их кожа вечно

блестит от пота. Вены выступают, как переполненные водяные шары, а их шеи почти

исчезли в складках. Они общаются на ворчании и иногда на братанском языке, которым

Джексон стал свободно изъясняется.

Я же, напротив, здесь совершенно не в своей тарелке. Мой жилистый каркас и похожие на

птичьи конечности делают меня похожим на фигурку, которую кто-то впихнули в картину

эпохи Возрождения. Я одет в свой обычную тренировочную толстовку БГУ и спортивные

штаны, которые не скрывают отсутствие мышц.

Джексону лучше не просить меня заниматься с ним. В тот раз, когда я не смог поднять

больше пятифунтовой гантели без того, чтобы мои руки не стали бы как мокрая лапша.

Вместо этого я обычно просто смотрю, как он тренируется, и читаю книгу, которая

попалась мне под руку.

Сегодня это «Портрет Дориана Грея». Я на полпути к главе, где Дориан начинает свое

падение по спирали, когда Джексон прерывает меня своим визгом.

«Успокойся, - шиплю я, запихивая книгу в сумку. «Все, что он сказал, что был на

нескольких твоих играх и знает, что у тебя убийственная рука».

Глаза Джексона стекленеют, как будто он пересматривает каждый момент, проведенный

на футбольном поле, ища точные моменты, когда Жерард мог быть там. «Он говорил о

моей руке-убийце?»

«Да. Поздравляю. Ты знаменит».

Джексон опустился обратно на скамейку с глупой ухмылкой на лице. «Подожди. Почему

Жерард вообще с тобой разговаривал?»

Я не обращаю внимания на то, что это звучит так, будто Жерард ни за что на свете не стал

бы