они ту вину делят пополам, но тот, похоже, сумел все выбросить из головы и забыть.

Оставалось выяснить, кого предстоит пугать и почему. Опыт пятнадцати лет в Греческом царстве научил: у влиятельных людей бывают такие поручения, после которых исполнителей не оставляют в живых.

Глава 9

Альв, давнишний хирдман и товарищ Мистины Свенельдича, женат никогда не был и тем не менее обзавелся двумя сыновьями. Одного больше двадцати лет назад произвела на свет рабыня Свенельдова двора, а второго однажды в конце зимы принесла незнакомая девка и сообщила, что это плод купальских игрищ, но оставить его себе родичи ей не велят. Несколько поколебавшись между Альвом и Арне, она указала на Альва, и тот, поразмыслив, сказал, что это дело возможное. Оба мальца, Бранд и Арне, выросли на Свенельдовом дворе и теперь состояли в бережатых у Мистины, как когда-то их отец.

Вчера прошел дождь, на улицах еще стояли лужи. Возвращаясь с Подола, Бранд посматривал под ноги, чтобы не поскользнуться: на влажной глине кожаная подошва поедет, так можно и порты разорвать. Шагах в шести-семи впереди между лужами пробиралась молодая бабенка в нарядной красно-синей плахте и синем вдовьем убрусе, весьма дорогом, из тонкого шелка. Казалось бы, она осторожно огибает скользкие места, выбирая путь почище, но походка ее оставляла впечатление, будто за ее спиной покачивается и игриво помахивает невидимый пушистый хвост. Поглядывая на нее, Бранд ухмыльнулся: от весняков он не раз слышал, что, мол, в Киеве все бабы – ведьмы и в полнолуние на Девичьей горе собираются и там скачут как есть без ничего…

– Ай!

Бранд поднял глаза: нарядная бабенка сидела на мокром месте возле лужи и болезненно охала.

Подбежав, он подхватил ее и попытался поставить на ноги, но бабенка еще сильнее заохала и повисла у него на плече.

– Ой, ногу больно! – отчаянно морщась, причитала она. – Ой, божечки! Ой, вот лихота! Не ступить!

– Держись! – велел Бранд и поднял ее на руки.

Парень здоровый, как отец, он легко перенес бабенку в сторону от дороги и посадил на сваленные в кучу трухлявые бревна: вблизи Подола с его торгом, причалами и вечными стройками чего только не валялось. Бабенка тут же вцепилась в правую щиколотку, кривясь и постанывая.

– Дай погляжу! – Бранд осторожно отодвинул ее руки.

К счастью, на ней были не высокие башмаки, а легкие поршни, которые не составляло труда снять. Развязав ремешок, Бранд стянул с нее поршень и осторожно ощупал ножку в белом вязаном коротком чулке.

– Ай! – вскрикивала бабенка, хватаясь за его плечо.

– Перелома нет, вывиха тоже. – Бранд, стоя на коленях, поднял глаза от белого чулка к лицу бабенки. – Так больно?

– Мммм… не так чтобы сильно… было больно, сейчас вроде легче…

– Ушибла, видать. Это пройдет.

– Поскользнулась! Шла вроде бережно, а какой-то бес под ногу толкнул. Спасибо тебе, добрый человек!

Бабенка перевела дух, лицо ее разгладилось, она взглянула на Бранда осмысленно и даже попыталась улыбнуться. Потом глаза ее раскрылись шире, во взгляде засветилось одобрение. Бранд красавцем не был: продолговатое лицо с тяжеловесными чертами и густыми темными бровями, взгляд темно-серых глаз спокойный и внимательный, косточка на переносице широкая – от перелома. Несколько прядей длинных темно-русых волос возле лица были заплетены в косы, чтобы не лезли в глаза, и заодно служили знаком положения хирдмана, не имеющего другой семьи и судьбы, кроме дружины. На шее железная гривна с несколькими «молоточками Тора», тоже из железа, и на ней же пять-шесть серебряных перстней. Одежда новая и опрятная. Внешность Бранда могла устрашить мужчину, но на женщин производила приятное впечатление: видно, что человек суровый, но не злой и хорошо владеет собой. Подкреплял это впечатление узкий ремень с литой бронзовой пряжкой варяжской работы и висящий на нем скрамасакс – длинный ударный нож. Такие ножи носят те, у кого есть полный набор оружия и доспеха, и по всему облику Бранда как-то сразу делалось ясно: ко всему воинскому снаряжению ему не привыкать.

Бранд в свою очередь окинул бабенку оценивающим взглядом. Молодая, как Величана, жена младшего из братьев Свенельдичей, тонкая в поясе, зато пышна в груди. Видно, в падении бусина-пуговица на вороте сорочки расстегнулась, и теперь из длинного сверху вниз разреза проглядывали округлости. Взгляд Бранда сам собой упал в ложбинку и там застрял: из такой ловушки поди выберись. Спохватившись, бабенка застегнула ворот. Лицо ее от широкого лба и скул резко сужалось к подбородку и было не то чтобы красиво, скорее миловидно. Зато хороши были большие карие глаза и темные брови, а еще улыбка, застенчиво и маняще расцветающая на пухлых ярких губах.

– Надо тебе посидеть немного, ушиб пройдет, – сказал Бранд. – Идти еще не можешь?

– Не знаю. – Бабенка опустила густые черные ресницы. – Попробую.

Бранд подал ей поршень, встал и, взяв за руку, помог встать. Она осторожно оперлась на больную ногу, но тут же вскрикнула и упала ему на плечо, прижавшись мягкой грудью.

– Ой, нет! Больно! Не дойду! Посидеть бы еще.

– Ну, посиди.

– Не здесь же! – Бабенка тревожно огляделась. – Не при дороге же! Я ведь не какая-нибудь, я из семьи хорошей, уважаемой, мне родичей позорить не годится… А как я овдовела, сам знаешь, про вдову всяк горазд дурное слово сказать…

По дороге между горами и Подолом и правда шли люди, ехали всадники, и многие с любопытством таращились на занятную пару: русин-хирдман, явно из богатого дома, и молодая женщина полянского рода, которые непонятно что забыли на этих бревнах. Не то он ее задержал, уйти не дает, не то она его…

– Ой, и плахту всю изгваздала! – Бабенка изогнулась, чтобы осмотреть себя сзади, и взгляд Бранда тоже устремился туда. – Вот грязюка проклятая! Как же я теперь пойду! Что про меня люди скажут: мол, Речица где-то в грязи валялась, да с кем бы?

– Речица ты?

– Речислава. А тебя как звать?

– Я Бранд.

– Вон, смотри, клети стоят, они сейчас пустые! – Речица показала на длинный ряд клетей на другом берегу Глубочицы, за мостом. – Вот там бы мне посидеть. Нога отдохнет, грязь высохнет, я тогда подол отчищу и пойду себе домой. Поможешь дойти?

– Это ж княжеские клети. Там дань складывают и товар всякий.

– Но сейчас-то дани там нет, в греки увезли продавать еще весной, да? Вон, гляди, у крайней и дверь не заперта. Не здесь же сидеть, у всего Киева на глазах! Разговор пойдет…

– Ну, идем.

Опираясь на руку Бранда, Речица сделала два-три неуверенных шага, на каждом покачиваясь и шепотом вскрикивая…