на фанерном чемоданчике сидели Василиса и Аленький, полностью одетые в дорогу. Взрослые в растерянности уставились на них.

– Дети, вы никуда не едете. Вы остаетесь пока у нас, – увещевала Анна.

Васька не ответила ей, а сказала, жалобно глядя на мать:

– Мамочка, забери нас, пожалуйста! Мы хотим с тобой!

– Милые мои, я пока не могу этого сделать. Я скоро снова уеду, с кем вы останетесь? Ведь некому в Уфе за вами присмотреть! Дедушка Илья старенький, почти слепой, за ним самим пригляд нужен.

– А мы за ним и присмотрим. Я сама буду все делать, – умоляла Василиса.

– Я буду переживать. Когда вы здесь, с бабушками, я за вас спокойна. Ведь они вас так любят. Вам же здесь хорошо.

– А мы хотим с тобой, – заревели оба в голос, – мы скучаем по тебе!

Стелла совсем растерялась, она готова была сдаться, хотя понимала, что этого делать нельзя. Положение спасла Дарья.

– Хм, наша Дымка вот-вот ощенится, и кто будет за щенками ухаживать? Кто обещал? И кто закончит вышивать платочек для мамы? Что же, она так и останется без подарка?

Рев прекратился, дети озадаченно переглядывались. Доводы были убедительными. Анна за спиной детей подавала Стелле знаки, и та выскользнула за дверь, добежала до машины, нырнула в брезентовое нутро газика.

Дом теток скрылся за поворотом. По Интернациональной, бывшей Миллионной, маршировал отряд пионеров. Справа осталась пожарная каланча, за ней разрушенная колокольня бывшего храма Архангела Михаила, превращенного в какой-то склад. На площади, вокруг массивного здания кинотеатра «Аврора», ранее бывшего Свято-Троицким храмом, в ожидании вечернего сеанса толпились люди, в основном молодежь. Отдельной группкой топтались на морозце курсанты.

– У вас тут молодежи поболее, чем в Уфе будет, – удивилась Стелла.

– А ничего странного, – охотно откликнулся Матвей Яковлевич, – к нам в Бирск и институты эвакуированы, и военное училище, и заводы, и интернат для испанских детей. Всех приютили, разместили. У нас тут и своя фельдшерско-фармацевтическая школа, и курсы медсестер, и школа механизации. До войны во всей Уфе, небось, столько студентов не было, сколько в Бирске сейчас. Куем кадры для страны! – с гордостью добавил он. – А ведь еще недавно с малограмотностью населения боролись.

Газик свернул на Октябрьскую улицу. Замелькали деревянные домишки, бараки, разномастные заборы. Еще немного, и они сменились белыми просторами. Мотор мягко урчал, наезженный тракт стелился под колеса, снег весело искрился на солнце, а у Стеллы на душе было пасмурно. Кукушка. Сбежала от детей, бросила их на теток. Перед глазами так и стояли два зареванных лица, умоляющие взгляды. Хоть вой от чувства вины, от боли. Как объяснить детям, что это лучшее, что она сейчас может сделать для них? Что нет сейчас другого решения! Как же так получается, что она кругом виновата? Перед всеми: перед Ильей Лаврентьевичем, что не спасла тетю Паню; перед Нафисой, что вернула в строй ее сыночка, как оказалось, на погибель; перед Валеркой, что редко пишет, что разлука отдаляет их друг от друга; перед детьми, что оставила их у бабушек. Как же с этим справиться, как вынести этот груз вины перед всеми?

Глава 13. Возвращение

Февраль – май 1945 года, Ленинград.

Морозным февральским утром Стелла вышла из дверей Московского вокзала. Она глубоко вдохнула сырой ленинградский воздух – забытый коктейль из запахов бензина и мерзлого чугуна, неповторимый аромат родного города. С серого неба нехотя сыпалась снежная крупа, на трамвайной остановке клубился спешащий на работу народ, а влево от площади Восстания уходил Невский проспект. Сколько раз за прошедшие годы эвакуации Стелла шла по нему мысленно или во сне, помня каждый дом со всеми эркерами, башенками, пилястрами, вывесками! Немного подумав, она подхватила видавший виды фибровый чемодан, закинула за спину полупустой вещмешок и пошла пешком по Невскому. Тело, уставшее от вагонной тесноты, требовало движения.

Дома стояли, как шеренги воинов, вернувшихся из боя: строгие, усталые, некоторые с ранениями, но не сломленные, не сдавшиеся. Они выстояли в эту войну! Стелла шла не спеша, мысленно здороваясь с каждым уцелевшим зданием, с болью отмечая разрушения, радуясь строительным лесам там, где уже начали работы по восстановлению. Пройдя весь Невский, вышла на Дворцовую площадь, продолжила путь вдоль набережной Невы, любуясь знакомой панорамой. По пути приглядывалась к переменам в облике родного города: к одетым фанерными щитами памятникам, укрытым маскировочными сетками куполам. Перешла Неву по Литейному мосту, оказалась на Карла Маркса. Вот она, родная Выборгская сторона!

Стелла присела на чемодан отдохнуть, огляделась. Если в самом сердце Ленинграда уже начались восстановительные работы, то здесь, в рабочем районе, они еще почти не велись. В какой-то момент показалось, что все это она уже видела, проживала: занесенные снегом нечищеные улицы, выбитые стекла, забитые досками, заложенные мешками с песком проемы витрин, торчащие из окон трубы печек-буржуек… Ну конечно! Двадцать четыре года назад десятилетней девочкой здесь, на этом самом месте, она сбежала из кабины грузовика. Вот и знакомый дом с эркерами и башенками… только его не узнать – правый угол превратился в руины. Каким-то увидит она свой родной дом? Забыв про усталость, подхватила вещи и пошла, чувствуя, как с каждым шагом нарастает тревога. Свернула на Выборгскую улицу… Вот он, дом. Целехонек. Знакомое окно над парадным, задернутые шторы. Лифт приветственно лязгнул дверцей, с забытым скрежетом поднял на третий этаж. С колотящимся сердцем открыла своим ключом дверь. По коридору с шумом пронеслись двое мальчишек лет пяти-шести и скрылись в кухне, через минуту так же шумно пробежали обратно в комнату Капитолины, не обратив никакого внимания на чужую тетеньку. С кухни доносился аромат вареной картошки. Стелла заглянула в дверной проем. У керогаза спиной к ней стояла женщина.

– Света? – неуверенно окликнула ее Стелла.

Женщина оглянулась. Незнакомое лицо, удивленный взгляд.

Стелла извинилась, прошла дальше в глубь квартиры. Из туалета раздался шум сливного бачка, в дверях показался незнакомый мужчина в галифе, линялой женской кофте, с замотанным шарфом шеей и с костылем под мышкой.

Ключ от комнаты, который Стелла оставляла Светлане, висел на гвоздике, вбитом в косяк. Внутри было темно. Под ногами захрустели осколки стекла. Стелла нашарила выключатель, осмотрелась. Пустые рамы с остатками стекол заткнуты подушками, одеялом. Весь книжный стеллаж пуст – ни единой книги! Остальные вещи уцелели, включая картину над кроватью. Пыль, паутина, даже вылетевшие стекла – это было ожидаемо, но утрата всей бесценной библиотеки, рукописей – это был удар!

В дверь интеллигентно постучали. Опираясь на костыль, вошел только что встреченный в коридоре мужчина.

– Я извиняюсь.