– Да, я принимаю это, – сказал Холлисон. – С усталой покорностью, но принимаю. Но не просите меня, чтобы мне это нравилось.

– Волей-неволей я тоже это принимаю, – сказал президент. Он без всякого энтузиазма посмотрел на бумаги, лежащие перед ним на столе. – Похоже, этот Адамантиос Андропулос, который в настоящее время является гостем Хокинса, – думаю, Хокинс называл бы его гостем, даже если бы этого несчастного заковали в кандалы и отправили в корабельную темницу, – имеет счет в вашингтонском банке, название и адрес прилагается, около восемнадцати миллионов долларов. Нам следует осторожно навести справки, тратил ли он что-нибудь из этих денег в последнее время, и если да, то в каком направлении. Я знаю, что это вполне в ваших возможностях, Ричард. Вопрос в том, сколько времени это займет.

– Все зависит от того, сколько в данном деле вымышленных имен, сколько фиктивных компаний и сколько обычных инструментов для отмывания денег. Преступник, если он действительно преступник, может иметь номерной счет даже в Монголии. Я понимаю, что это маловероятно, но тем не менее. Один час. Может, три. Мы будем действовать по заведенному порядку. Прошу меня извинить, господин президент. И вы, джентльмены. – И Холлисон удалился.

– Армия и морская пехота будут рады узнать – если узнают, – что адмирал Хокинс не считает их достойными своего внимания, – продолжил президент. – Только ВВС и ВМФ. В данных обстоятельствах я могу понять, почему ВВС. Но было бы интересно узнать, почему он считает, что ВМФ тоже заслуживает его внимания. Никаких указаний на этот счет он не дает. – Президент вздохнул. – Возможно, он не доверяет даже мне. Или он знает что-то, чего не знаем мы.

– Если это так, – спокойно сказал сэр Джон, – если он действительно знает что-то, чего не знаем мы, то я почти не сомневаюсь, что он расскажет нам, когда придет время.

Человек, о котором говорили в Белом доме, в тот момент рассуждал на ту же тему:

– Крылатая колесница времени[29], Джон. Я забыл окончание цитаты, но время определенно летит на крыльях. – Откинувшись на спинку удобного кресла, с запотевшим бокалом охлажденного лаймового сока в руке, Хокинс производил впечатление человека, в распоряжении которого находится все время мира. – Так много нужно сделать, и так мало времени на это отпущено. В каком положении находится «Ариадна» по отношению к этому равнодушному миру?

– Наверное, вы могли бы сказать, сэр, что состояние больного настолько хорошее, насколько можно было ожидать. Наш плотник делает на борту «Ангелины» люльку для бомбы в соответствии со спецификациями, которые дал нам Пентагон. Там будут два шарнирных зажима, чтобы она оставалась закрепленной даже в самую плохую погоду, чего, как вы сами видите, пока не предвидится.

– Действительно. – Адмирал посмотрел в иллюминатор своей каюты. – С погодой все не так, Джон. Учитывая стоящую перед нами почти апокалиптическую и безнадежную задачу, мы могли бы рассчитывать по меньшей мере на сильный ветер, проливной дождь, гром и молнии, бури, торнадо и все те прочие неблагоприятные погодные условия, с которыми столкнулся король Лир во время своей прогулки по проклятой пустоши. Но что мы имеем? Палящее июльское солнце, безоблачное голубое небо и винно-темное море без малейшей ряби. Полное разочарование. Также разочаровывает, чтобы не сказать крайне тревожит, вероятность того, что, если этот штиль затянется, «Ангелине» понадобится неделя, чтобы добраться хотя бы до половины пути к горизонту.

– Вряд ли нам стоит об этом беспокоиться, сэр. Погодные условия на Кикладах с начала июля до середины сентября удивительно предсказуемы. Уже одиннадцать сорок пять. Вот-вот с северо-запада подует мельтеми, этезианский ветер. Днем он достигает пяти, шести или даже семи баллов. Обычно вечером он стихает, но может продолжаться всю ночь. Мельтеми – идеальный вариант для «Ангелины». Эти люгеры, как сказал Денхольм, бесполезны, если нужно идти против ветра, но в нашем случае ветер подует прямо в корму и понесет судно к проливу Касос, к востоку от самой восточной оконечности Крита.

– Звучит неплохо, но даже если Монтгомери сумеет поднять этот бомбардировщик, если он сумеет проделать отверстие в фюзеляже, не подняв нас всех на воздух, если он умудрится извлечь оттуда бомбу и если ему удастся уложить бомбу в люльку на «Ангелине» – что произойдет, если бомба сдетонирует прежде, чем они доберутся до пролива Касос?

– Тогда Уотерспуну и его команде придет конец. Для «Ариадны» риск будет невелик. Я говорил об этом с доктором Викрамом. Похоже, он убежден, что водородной бомбе присуща стабильность, – в конце концов, именно он создает эти чертовы штуки. По его словам, взрыв водородной бомбы действительно гарантирован на сто процентов в случае, если атомная бомба взорвется рядом, но воздействие более удаленного взрывного удара, даже на расстоянии всего нескольких миль, не настолько критично. Ведь эти бомбы сумели выдержать последствия взрыва в носовой части бомбардировщика и удар самолета о воду на большой скорости. Кроме того, промежуточные мили водного пространства – мы надеемся, что эти промежуточные мили будут, – должны оказать мощный смягчающий эффект.

– Для тех, кто окажется на борту «Ангелины», такого эффекта не будет. Они погибнут. Что движет этим человеком, Джон? Он, несомненно, чрезвычайно храбрый человек, но с ним все в порядке?

– Если вы имеете в виду, что он не в себе, то мы все не в себе. Он настолько же в здравом уме, насколько вы или я. В душе он романтик, прирожденный искатель приключений; лет двести назад он бы находился где-нибудь на другом конце света и строил какую-нибудь необычную империю.

– Все может быть. Но меня по-прежнему ужасает мысль, что такой человек, как он, должен умереть за нас всех.

– Он не умрет за нас всех. На «Ангелине» пойду я. И Винсент ван Гельдер тоже.

Хокинс поставил стакан и уставился на собеседника:

– Вы понимаете, о чем говорите? Я-то понимаю и думаю, что вы выжили из ума. Вы свихнулись? Вы с ван Гельдером? Совсем свихнулись?

– Ван Гельдер настаивает, что он пойдет на «Ангелине». Я настаиваю, что пойду я. Вот и все.

– Я категорически запрещаю это!

– При всем глубочайшем уважении, адмирал, вы ничего мне не запретите. Неужели вы действительно думали, что я брошу дело на полдороге? Неужели вы поверили, что я позволю профессору уйти и умереть одному? Напоминаю вам, что я – капитан этого корабля и что в море даже адмирал не может сместить меня или отдавать приказы, которые, по моему мнению, пойдут во вред этому кораблю.

– Мятеж! – Хокинс пренебрежительно махнул рукой в сторону стакана с лаймовым соком. – У нас что, нет ничего покрепче этого?

– Конечно есть. – Тэлбот подошел к винному шкафу адмиральской каюты и приготовил выпивку, пока Хокинс сидел, уставившись в точку на палубе где-то в тысяче миль отсюда. – Виски и вода. Никакого льда.

– Спасибо. – Хокинс махом осушил почти половину стакана. – Самый настоящий мятеж!

– Да, сэр. Однако вам не удастся вздернуть меня на нок-рее. Это моя нок-рея. Вы еще не познакомились с Ангелиной – я имею в виду жену профессора Уотерспуна, а не его люгер. Но вы познакомитесь. Я пригласил их на обед. Она молодая, довольно симпатичная, с хорошим чувством юмора и без ума от своего мужа. Она точно должна быть без ума, если готова ради него сделать то, чего она делать совсем не хочет, – то есть отправиться в путь вместе со своим мужем и бомбой на борту.

– Я буду рад познакомиться с ней. – Хокинс отпил еще немного виски. – И что вы хотите сказать насчет нее?

– То, что она никуда не пойдет на люгере с бомбой на борту. Уотерспун и два члена его команды тоже останутся на «Ариадне». Уотерспуна, наверное, придется удерживать силой, но это не проблема. Мы с ван Гельдером проведем «Ангелину» через пролив Касос. Двух маленьких медалей будет достаточно.

Хокинс немного помолчал, а затем сказал:

– Как вы собираетесь нацеплять себе на грудь Крест Виктории, если будете вращаться вокруг Земли по испаряющейся орбите?

– Это мы будем решать потом. Сейчас главное – не дать этой женщине погибнуть.

– Господи, конечно! Я бы