председатель Объединенного комитета начальников штабов, Ричард Холлисон из ФБР, Джон Хейман, министр обороны, и сэр Джон Трэверс, британский посол. – Согласно приличиям, я должен бы извиниться за то, что собрал вас тут в такую рань, но, честно говоря, приличий во мне не осталось. На данный момент я возглавляю свой список тех, кого мне жалко. – Он порылся в бумагах, лежащих на столе. – Адмирал Хокинс и его люди сидят на тикающей бомбе замедленного действия, и, похоже, природа и обстоятельства вступили в сговор, чтобы помешать их попыткам избавиться от этой язвы. Прочитав последний его доклад, я подумал, что достиг апогея. Но нет. – Он печально посмотрел на заместителя главы ФБР. – Вы не имели никакого права поступать так со мной, Ричард.

– Мне очень жаль, господин президент. – Возможно, Холлисон говорил чистую правду, но его сожаление было полностью перекрыто горечью и гневом. – Это не просто плохие новости или даже чертовски плохие новости – это сокрушительные новости. Сокрушительные для вас, сокрушительные для меня и более всего сокрушительные для генерала. Я все еще с трудом заставляю себя поверить в это.

– Я был бы готов в это поверить, – заметил сэр Джон Трэверс, – и был бы готов сокрушаться вместе с вами, если бы имел хоть малейшее представление, о чем вы говорите.

– И это моя вина, – сказал президент. – Дело не в небрежности, просто у нас совсем не было времени. Ричард, посол еще не ознакомлен с соответствующими документами. Не могли бы вы обрисовать ему ситуацию?

– Это не займет много времени. Дело совершенно отвратительное, сэр Джон, потому что оно бросает тень – и я лишь сейчас начинаю осознавать масштабы этой тени – на Америку вообще и Пентагон в частности. Центральная фигура в сценарии, о котором вы, конечно, слышали, – некий Адамантиос Спирос Андропулос, который внезапно оказался международным преступником ошеломляющих масштабов. Как вам известно, в настоящее время он находится на борту фрегата «Ариадна». Он исключительно богатый человек – я говорю всего лишь о сотнях миллионов долларов, но, насколько мне известно, это могут быть миллиарды, – и у него есть деньги, отмытые под чужими именами и спрятанные на различных депозитных счетах по всему миру. Маркос с Филиппин и Дювалье с Гаити были довольно хороши в таких делах, но их разоблачили. Им следовало бы нанять настоящего профессионала, такого как Андропулос.

– Не такой уж он профессионал, Ричард, – сказал сэр Джон. – Вы ведь узнали о нем.

– Один шанс на миллион, прорыв, который случается с юридическим агентством раз в жизни. Если бы не самые исключительные и чрезвычайные обстоятельства, Андропулос унес бы тайну с собой в могилу. И это не я узнал о нем – у меня не было ни малейшей возможности сделать это, и здесь нет никакой моей заслуги. Все, о чем мы узнали, произошло исключительно благодаря двум вещам – необычайной удаче и необычайной степени проницательности тех, кто находится на борту «Ариадны». У меня, кстати, были причины пересмотреть свое предыдущее и, должен признать, предвзятое мнение об адмирале Хокинсе. Он настаивает, что вся заслуга принадлежит не ему, а капитану и двум его офицерам на борту «Ариадны». Нужно быть настоящим мужчиной, чтобы настаивать на таком. Среди своих кажущихся бесчисленными вкладов Андропулос спрятал восемнадцать миллионов долларов в вашингтонском банке через посредника или подставное лицо по имени Георгий Скеперцис. Это подставное лицо перевело больше миллиона долларов на счета двух человек, зарегистрированных в банке как Томас Томпсон и Кириакос Кацаневакис. Имена, естественно, фиктивные, таких людей не существует. Единственный банковский клерк, который мог бы опознать всех троих, был переведен в другое место. Мы отыскали его – он был, как и следовало ожидать, немного расстроен тем, что его вытащили из постели в полночь, – и показали ему несколько фотографий. Две из них он узнал сразу, но ни одна из фотографий даже отдаленно не напоминала человека по имени Георгий Скеперцис. Зато этот клерк смог дать нам кое-какую дополнительную, и очень ценную, информацию о Скеперцисе, который в какой-то степени доверился ему. Конечно, почему бы ему это не сделать, ведь у Скеперциса были все основания полагать, что он полностью замел следы. Это было примерно два месяца назад. Он хотел узнать о банковских учреждениях в определенных городах Соединенных Штатов и Мексики. Банковский клерк – его зовут Брэдшоу – дал ему всю информацию, какую мог. Брэдшоу потребовалось около недели, чтобы выяснить интересующие Скеперциса детали. Думаю, он был хорошо вознагражден за свои труды, хотя, конечно, не признался в этом. Мы не смогли предъявить ему никаких уголовных обвинений, да, в общем, и не сделали бы это, даже если бы могли. Брэдшоу предоставил нашему агенту названия и адреса соответствующих банков. Мы сверили их с двумя списками, касающимися банковской деятельности Андропулоса, которые мы только что получили от «Ариадны» и греческой разведки, – третий был от Интерпола. Скеперцис навел справки о банках в пяти городах, и – о чудо! – никого не удивило, что все пять городов также фигурируют в списках, касающихся Андропулоса. Мы немедленно начали расследование. Банкиры, особенно старшие банковские служащие, категорически против того, чтобы их будили посреди ночи, но среди восьми тысяч агентов ФБР в Соединенных Штатах есть несколько очень жестких и настойчивых людей, которые отлично умеют вселять страх Божий даже в самых законопослушных граждан. И у нас есть несколько очень хороших друзей в Мексике. Оказывается, у этого друга Скеперциса есть банковские счета во всех пяти городах. Все на его собственное имя.

– Тут вы меня опередили, – сказал президент. – Для меня это новость. Когда вы это узнали?

– Чуть больше получаса назад. Извините, господин президент, но просто не было времени все подтвердить и рассказать вам. В двух банках – в Мехико и в Сан-Диего – мы наткнулись на золотую жилу. В каждом из этих банков по три четверти миллиона долларов были переведены на счета некоего Томаса Томпсона и некоего Кириакоса Кацаневакиса. Эти господа считали себя настолько неуязвимыми для расследований, что даже не потрудились сменить имена. Правда, это не имело особого значения в долгосрочной перспективе, по крайней мере после того, как мы начали распространять их фотографии. И еще один интересный момент. Две недели назад банк в Мехико получил переводной вексель на два миллиона долларов от солидного или предположительно солидного банка в Дамаске, Сирия. Неделю спустя точно такая же сумма была переведена некоему Филиппу Трипанису в Грецию. У нас есть название афинского банка, и мы попросили греческую разведку выяснить, кто такой Трипанис или кого он представляет. Ставлю цент против ста долларов, что это приятель Андропулоса.

Наступило молчание, долгое, глубокое и более чем мрачное. Наконец его нарушил сам президент:

– Волнующая история, не так ли, сэр Джон?

– Действительно волнующая. Ричард нашел правильное определение для нее: сокрушительная.

– Но… у вас нет вопросов?

– Нет.

Президент недоверчиво уставился на него:

– Ни единого вопросика?

– Ни единого, господин президент.

– Но вы наверняка хотите узнать настоящие имена Томпсона и Кацаневакиса?

– Я не хочу этого знать. Если мы вообще должны как-то их называть, я предпочел бы говорить о генерале и адмирале. – Он посмотрел на Холлисона. – Так будет правильно, Ричард?

– Боюсь, что да. Некий генерал и некий адмирал. Ваш адмирал Хокинс, сэр Джон, умнее среднестатистического медведя, если позволите мне использовать известное выражение.

– Я бы согласился. Но будьте честны с собой. У него был доступ к информации, которой до сих пор не было у вас. У меня тоже есть преимущество, которого нет у вас. Вы находитесь глубоко в лесной чаще. Я стою снаружи и смотрю внутрь. Два момента, джентльмены. Как представитель правительства ее величества, я обязан сообщать о любых важных событиях в Министерство иностранных дел и Кабинет министров. Но если у меня нет определенной информации, например конкретных имен, то мне и сообщать не о чем, верно? Мы, послы, наделены правом действовать по собственному усмотрению, принимая решение в рамках своих полномочий. В данном конкретном случае я решил воспользоваться этим правом. Второй момент заключается в том, что вы все, кажется, убеждены – и в этом чувствуется некая обреченность, – что это дело, эта государственная