– Я не подавлен, адмирал. Я в задумчивости. Следующий наш шаг – достать бомбу из самолета. После этого мы должны загрузить ее на борт «Ангелины». А потом «Ангелина» должна отплыть. Верно?

Хокинс кивнул, и Монтгомери лизнул указательный палец и поднял его:

– Чтобы отплыть, требуется ветер. К несчастью и к величайшему нашему неудобству, мельтеми полностью стих.

– Вот оно как, – сказал Хокинс. – Должен сказать, это крайне необдуманно с его стороны. Что ж, если нам удастся поднять бомбу на борт «Ангелины» и не взорваться при этом, мы просто ее отбуксируем.

– Но как, сэр? – спросил ван Гельдер.

– На шлюпке «Ариадны». Конечно же, без двигателя. На веслах.

– Откуда нам знать, способен ли хитрый маленький мозг этого взрывного устройства отличить повторяющийся скрип весел от пульсации двигателя? В конце концов, сэр, это в первую очередь акустическое устройство.

– Тогда мы вернемся к уловкам прежних дней. Обмотаем весла в районе уключин.

– Но водоизмещение «Ангелины» от восьмидесяти до ста тонн, сэр. Даже при самой крепкой воле и самых сильных спинах невозможно будет делать больше одной морской мили в час. И это при условии, что люди будут грести изо всех сил. Даже самые сильные, самые подготовленные и самые тренированные гоночные команды – «Оксфорд», «Кембридж», «Темзинский прилив» – полностью выдыхаются через двадцать минут. Поскольку мы не «Оксбриджские синие», мы достигнем предела минут через десять. Половина морской мили, если нам повезет. А потом периоды между наступлением истощения будут становиться все меньше. Кумулятивный эффект, если вы меня понимаете, сэр. Четверть мили в час. До пролива Касос около ста миль. Даже если предположить, что наши люди будут грести день и ночь, чего они точно не смогут, и даже если забыть о возможности сердечных приступов, им понадобится не меньше двух недель, чтобы добраться до Касоса.

– Когда дело касается утешения и поддержки, вы просто незаменимы, – заметил Хокинс. – Оптимизм так и бьет ключом. Профессор Уотерспун, вы живете и плаваете в этих краях. Каково ваше мнение?

– Ночь была необычная, но утро самое заурядное. Штиль. Этезианский ветер, или, как его зовут здесь, мельтеми, начинается около полудня. Приходит с севера или северо-запада.

– А что, если ветер вместо этого подует с юга или с юго-запада? – возразил ван Гельдер. – Гребцы не смогут двигаться против него. Скорее наоборот. Вы можете себе представить, как «Ангелина» несется на скалы Санторина?

– Утешитель Иова, – сказал Хокинс. – Не будет ли это слишком грубо, если я попрошу вас замолчать?

– Я не Иов, сэр, и не его утешитель. Скорее, я вижу себя в роли Кассандры.

– А почему Кассандры?

– Кассандра – прекрасная дочь Приама, царя Трои, – пояснил Денхольм. – Пророчества царевны всегда были верны, но Аполлон сделал так, что в них никто не верил.

– Я не большой поклонник греческой мифологии, – сказал Монтгомери. – Будь это что-то про лепреконов или брауни, я бы еще послушал. А так нас ждет работа. Мистер Данфорт, – обратился он к своему старшему помощнику, – выделите человек десять-двенадцать, чтобы оттащить «Ангелину» к нашему левому борту. Как только бомба будет извлечена, мы передвинем фюзеляж вперед, а «Ангелина» займет его место.

По указаниям Монтгомери крюк лебедки был отсоединен от подъемного кольца, а стрела лебедки слегка отклонилась назад, пока крюк не оказался прямо над центром прямоугольного отверстия, вырезанного в фюзеляже. Монтгомери, ван Гельдер и Кэррингтон спустились по трапу-сходне на верхнюю часть фюзеляжа: ван Гельдер со своим ключом Стилсона, а Кэррингтон с двумя регулируемыми втулками для троса, к которым были прикреплены два коротких тонких троса, один длиной восемь футов, другой примерно в четыре раза длиннее. Ван Гельдер и Кэррингтон спустились в грузовой отсек, прошли к своей цели и закрепили втулки на конических концах мины, в то время как Монтгомери оставался стоять на фюзеляже, направляя матроса на лебедке, пока подъемная вилка не оказалась точно над центром мины. Крюк стал опускаться и остановился на четыре фута выше мины.

Ни одна из восьми гаек зажимов не оказала более чем символического сопротивления ключу ван Гельдера, и по мере освобождения каждого зажима Кэррингтон затягивал или ослаблял два коротких троса, которые перед этим были прикреплены к крюку. В течение трех минут атомная мина освободилась от всех оков, прикреплявших ее к переборке и полу грузового отсека, и менее чем за половину этого времени ее подняли лебедкой вверх, медленно, кропотливо и осторожно, пока она не оказалась вне фюзеляжа самолета. Два более длинных каната, прикрепленных к втулкам, были брошены на палубу «Килхаррана», где их надежно закрепили, чтобы гарантировать, что мина удерживается в положении, строго параллельном корпусу корабля.

Монтгомери поднялся на борт и взялся за лебедку. Мину поднимали, пока она не оказалась почти на одном уровне с палубой корабля, а затем, подняв угол стрелы лебедки, осторожно подвели ее к борту, пока она не уперлась в резиновые подушки на бортах «Килхаррана», – это было необходимо для того, чтобы она не зацепилась за левые штаги фок-мачты «Ангелины», когда это судно подведут к борту.

Потребовалось немыслимо много времени – на самом деле чуть больше получаса, – чтобы поставить «Ангелину» у борта «Килхаррана». Фюзеляж самолета подтянули вперед быстро и просто, освободив место для люгера. Благодаря плавучим мешкам фюзеляж держался на плаву, и с этой задачей легко мог справиться один человек. Но «Ангелина» имела водоизмещение свыше восьмидесяти тонн, и даже дюжина человек, назначенных для ее буксировки, с трудом сдвинули ее с места, убедительно доказав правоту ван Гельдера, утверждавшего, что буксировать ее шлюпкой, идущей на веслах, практически невозможно. Наконец подтянутую к борту мину осторожно опустили в подготовленную люльку и закрепили на месте.

– Рутина, – сказал Монтгомери Хокинсу. Он, конечно, испытывал облегчение и удовлетворение (человек же он, в конце концов), но никак этого не выказывал. – Все должно было пройти как полагается, и так оно и прошло. Теперь нам нужен лишь легкий ветерок, тогда люгер отправится в путь и наши проблемы закончатся.

– Или только начнутся, – сказал ван Гельдер.

Хокинс посмотрел на него с подозрением:

– Позвольте спросить, что означает ваше загадочное замечание?

– Небольшой ветерок, конечно, чувствуется, сэр. – Ван Гельдер лизнул палец и поднял его. – К сожалению, он идет не с северо-запада, а с юго-востока. Боюсь, это так называемый эвр[35]. Читал о нем в одной книге вчера вечером, – объяснил ван Гельдер. – Эвр редко появляется в летнее время, но такое бывает. Я уверен, что профессор Уотерспун это подтвердит.

Уотерспун кивнул с озабоченным видом, и ван Гельдер продолжил:

– Он может стать очень неприятным, штормовым. Порывы до семи-восьми баллов. Я могу лишь предположить, что радисты «Килхаррана» и «Ариадны», как бы это выразиться, немного ослабили бдительность. Вполне понятно после того, что им пришлось пережить. Об эвре должны были сообщать в прогнозе погоды. И если этот ветер усилится – а если верить книге, он точно усилится, – любая попытка «Ангелины» идти на веслах или под парусом закончится тем, что она ударится не о скалы Санторина, как я опасался, а о скалы Сифноса или Фолегандроса, где довольно малочисленное население. Но если эвр повернет сильнее к востоку, а это время от времени случается, то «Ангелина» врежется в Милос. На Милосе живет пять тысяч человек. Так сказано в книге.

– Я сдерживаюсь изо всех сил, ван Гельдер, – сказал Хокинс. – Я не считаю себя императором Древнего Рима, но вы в курсе, что случалось с посланниками, которые приносили им дурные вести?

– Им отрубали голову. Так было всегда, сэр. Нет пророка в своем отечестве.

В то утро тем, кто приносил плохие вести, приходилось нелегко по обе стороны Атлантики.

Президент Соединенных Штатов был уже немолод, и в половине шестого утра в Овальном кабинете он выглядел на все свои годы. Морщины, порожденные заботами и беспокойством, избороздили лицо, кожа приобрела сероватый цвет, невзирая на загар. Но он оставался внимателен, и его глаза были настолько ясными, насколько это можно было ожидать от пожилого человека, не спавшего всю ночь.

– Я начинаю, джентльмены, испытывать к себе и к вам жалость не меньше той, какую я испытываю к этим несчастным на Санторине. – Джентльменами, к которым он обращался, были