вашего кресла виден и проход в ресторан, и все, кто поднимаются в номера. А если немного высунуться, то можно разглядеть и стойку администратора. Но почему-то для охранников в «Гарнете» была отведена самая глухая комната в заднем коридоре. Не удивительно, что все, кто там работал, либо спали, либо читали комиксы. Ведь вы не хотели, чтобы кто-то знал о происходящем в отеле больше вашего. И людей ваши юристы нанимали весьма… специфических. Наверняка с вашей подачи. Чего только стоит один Шимански с его сексуальной ориентацией и преступным прошлым. Он был в лепешку готов разбиться, чтобы не было скандала и чтобы его не уволили. Думаю, он совершенно непреднамеренно столько лет закрывал глаза на убийства, творившиеся под его носом.

– Убийства? – невинно спросил Доббинз.

– Да. Убийства постояльцев «Гарнета». Не знаю, приближали ли вы кончину стариков, живущих за копеечную арендную плату еще с довоенных времен, но думаю, что вы благородно разрешали им умереть естественной смертью, тем более, что такие персонажи как генерал Аксаков добавляли в атмосферу заведения респектабельности. Но вы нашли более эффективный источник дохода. Действительно богатых постояльцев, одиноких или вдовых. Кто-то из них неожиданно съезжал из отеля в неизвестном направлении. С драгоценностями и всеми сбережениями. Бармен Тони рассказывал об одном вашем близком друге, покинувшем «Гарнет», а еще о вашей… невесте, вдруг наглотавшейся снотворного. Я нашел в подвале старые чемоданы и вещи, а еще несколько заделанных цементом могил в полу. Наверняка, если раскопать их, можно извлечь останки многих гостей «Гарнета», так подло предавших вашу дружбу. Думаю, этот промысел приносил вам неплохой доход в дополнение к отелю.

Лицо Доббинза побледнело, но он сохранял привычную невозмутимость.

– Жаль, что вы раскрыли мой маленький секрет, но к тому времени, как кто-то еще доберется до основного подвала, я буду уже далеко. Жаль, конечно, расставаться с «Гарнетом», я многое сделал для того, чтобы этого не произошло. Честно говоря, мне нравилась жизнь здесь. Что вас вообще заставило заподозрить меня, черт возьми?

– Вы убили Пеша.

– Да, я не отрицаю. Я выждал некоторое время, потом проник в его номер со своим запасным ключом. Он спал. Наверняка решил отдохнуть, прежде чем приниматься вытряхивать кишки из Эла. Маленький укол батрахотоксина, буквально царапина, и через пять минут Пеш был мертв.

Клянусь, когда Доббинз произнес название яда, в его голосе прозвучало гораздо больше любви, чем когда он говорил о Лайле. Наверняка он был в восторге от новой игрушки.

– Вы оставили Пеша в его номере и повесили на дверь табличку «не беспокоить», зная, что горничные здесь очень деликатные, и вряд ли кто-то рискнет зайти в номер до следующего утра. Но вы не могли оставить француза просто гнить в кровати, ожидая, что кто-нибудь его обнаружит. Потому что с помощью Пеша вы хотели расправиться с остальными членами шайки.

– Вы говорите так вульгарно. У нас не было шайки.

– Как вы заманили Пирса в номер 404?

– Я признался ему, что убил Пеша. И попросил помочь мне избавиться от трупа. За это я обещал ему дать денег на переезд в Мексику. Мы пришли днем, ближе к шести, когда я знал, что Колин будет в городе, мексикашка на работе, а глупая девчонка Махоуни наверняка будет торчать у своего писателя. Вдвоем мы подняли труп на лифте на пятый этаж, а потом перенесли в мой номер.

– Конечно, ведь там никому не пришло в голову искать пропавшего Пеша. Для всех ведь он оставался жив. Вы также забрали его чемодан и все вещи, привели комнату в порядок. Потом вы снова пригласили Пирса в номер 404. Убедиться, что не осталось никаких следов. Во сколько это было – часов в семь вечера? Там вы его и убили. Оглушили, сделали укол скополамина, а потом, когда он достиг нужной кондиции, вонзили нож в сердце. Именно это и вывело меня на ваш след. Ведь вначале казалось, что у вас железное алиби – с девяти вечера вы сидели вместе с Аксаковым и Гучем, попивая херес и наблюдая за их игрой в шахматы. Как обычно вы и делали. Но я пытался понять, зачем убийце вначале бить жертву, потом накачивать ее наркотиком, а потом закалывать. Если не брать в расчет теорию, что кто-то пытался выведать информацию у Пирса, я вспомнил особое свойство скополамина – он сильно повышает температуру тела. До 102-104 градусов32. Естественно, тело с такой температурой будет остывать гораздо медленнее – примерно на два, два с половиной часа, достаточно, чтобы ввести в заблуждение патологоанатома, который увидит явную причину в виде удара ножом в сердце.

Я перевел дыхание. Жаль, что я не умею болтать так же непринужденно, как Донован, сейчас мне бы этот талант очень пригодился.

– А роза на месте удара – это была импровизация? Или вы уже тогда решили, что обставите последующие убийства в стиле сказок Оскара Уайльда.

– Мистер Стин, вы меня бесконечно удивляете. Вы рассказываете все так, будто присутствовали лично. К тому же вы знакомы с творчеством Уайльда. Честно говоря, мне уже давно не доводилось испытывать такого удовольствия от беседы. Как жаль, что мы не можем стать друзьями. Да, я случайно заметил в мусорной корзине белую розу, брошенную этим позером Шимански. Вначале я просто хотел ее оставить на месте преступления, чтобы сбить спесь с этого мелкого «голубого» уголовника, возомнившего себя хозяином отеля. Моего отеля. Пусть бы он потом подрыгался, доказывая свое алиби. Но потом я вспомнил историю про Соловья и Розу. Знаете, в детстве мама мне читала сказки. Я был поражен рассказом о Рыбаке и его Душе. Рыбак меня не сильно волновал, но я очень переживал за Душу. Ведь ее бросили, отрезали ножом. И она могла творить удивительные вещи. Почему же Душа все время стремилась вернуться к этому неудачнику? Помню, что я после этого много лет, идя по улице, все время проверял, не сбежала ли от меня моя тень33.

Я с трудом мог поверить, что у этого человека была мама.

– Хотя вы доставили мне массу неприятностей. Я расчленил Пеша в своей ванной, завернул в целлофан и по частям начал относить в подвал в его же собственном чемодане. Бороду, очки и плащ я тоже одолжил у него на всякий случай. Я рассчитывал, что Мактирни по своей привычке будет дрыхнуть у себя в кабинете. Кто же знал, что он именно тем утром сломает ногу, а вы проявите такое рвение. В первую ночь я не рассчитал