class="p1">– Если вызвать ещё кого—то, – процедила Валя, – то только экзорциста.

Он рассмеялся. Негромко, но с каким—то тёплым пониманием. Валентина впервые за день почувствовала, что может хотя бы на минуту не быть катастрофой.

Внутри шевельнулась Кляпа. Сначала – сдержанно, будто проверяла обстановку. Потом – с характерным щёлком: «ну что, гоним?»

– Нет, – подумала Валентина. – Не смей.

– Ты слышала его смех? – томно протянула Кляпа. – Он смеётся, как мужик, у которого есть печенье и свободная суббота. Мы не можем это игнорировать.

– Уходи.

– Поздно. У нас совместный счёт.

Валентина почувствовала, как что—то внутри – не сердце, не разум, не нервы – делает шаг вперёд. Стакан в её руках задрожал. Глаза потускнели. Веки опустились. Дыхание стало странным – не учащённым, а будто растянутым в сторону.

Павел Игоревич присел на стул рядом, аккуратно, как будто боялся спугнуть галлюцинацию.

– Вы точно в порядке? – спросил он.

И тут всё произошло.

Валентина поднялась. Резко. Почти беззвучно. Стакан остался на столе. Она подошла к нему вплотную. Глаза чуть прикрыты, руки по швам. Губы дрожат, но уже не от стыда.

И без слов – без намёка, без прелюдий, без сценария – она поцеловала его.

Целуя, наклонила голову, как будто слушала музыку внутри его щёк. Он не отпрянул. Не испугался. Просто остался на месте – растерянный, но не чужой. Руки повисли, потом пошли вверх, остановились на её плечах. Он не толкал, не тянул, не направлял. Просто был.

Поцелуй затянулся. Не романтично – а по—настоящему. Влажно. Глубоко. С тем напряжением, с каким люди держат в руках гранату, не зная, выдёрнуто ли кольцо.

– Валя… – выдохнул он, когда оторвался на секунду.

– Молчи, – прошептала она. – Просто… молчи.

И потянула его за пиджак. Он не сопротивлялся.

Кушетка подалась, заскрипела, как будто знала, что наступил её час. Павел упал на неё спиной, Валя нависла сверху, колени по обе стороны, пальцы впились в лацканы пиджака. Кляпа внутри аплодировала стоя, пуская фанфары из гормонального пульта.

– Валюша, ты – монумент желания, – шептала она. – Педагогическая пощёчина скуке. Продолжай. Ты ведёшь, ты диктуешь, ты…

Но Валя уже ничего не слушала. Поцелуи стали чаще. Движения – не торопливыми, а быстрыми, нервными, как если бы тела догоняли сюжет, написанный без черновика. Его руки нашли её талию. Её губы спустились к его шее. Их дыхание стало единым – как общее замыкание в проводке старого дома.

Тело перестало подчиняться. Их захлестнула волна. Не та, что от будильника. Не запрограммированная, не встроенная. Эта была настоящая. Простая. Как у людей. Без инопланетных примесей. Без надобности зачать. Просто потому, что в какой—то момент больше нельзя не хотеть.

Смех исчез. Оставались только руки. Пальцы. Губы. Сжатые веки. И это чувство – как будто они наконец проснулись в собственной коже, в чужом кабинете, посреди мира, который забыл выключить свет.

Кушетка, стены, запах хлорки и старых бинтов. Медицинский кабинет дышал казённой чистотой, которая отчего—то казалась особенно грязной. Воздух дрожал от натянутого молчания, как резинка в трусах на два размера меньше. Павел Игоревич сидел на краю кушетки, а Валентина стояла перед ним – как торнадо в преддверии атаки.

Внутри неё бурлило. Бурлило всё: кровь, нервы, какая—то ярость на себя и на этот день, который то и дело пытался превратиться в фильм без сценария. Но хуже всего было то, что Кляпа молчала. Абсолютно. Будто затаилась. Или рыдала от восторга.

Павел посмотрел на Валентину. Потом – на дверь. Потом снова на неё. Он встал. Подошёл. Медленно. С выражением лица человека, который понимает: назад пути нет, а вперёд – только в бездну, но с хорошим видом.

– Это… – начал он.

– Просто сделай это, – прошептала Валентина.

Он кивнул с видом человека, который только что подписал разрешение на абсурд, и, не отрывая взгляда от Валентины, шагнул к двери, чтобы запереть за собой остатки здравого смысла.

Ключ щёлкнул в замке с торжественностью средневековой пыточной. Кабинет официально перешёл в режим «мы сами знаем, что делаем, но никому не расскажем».

Павел медленно обернулся.

– Я давно не… – начал он.

– Я тоже, – ответила Валентина.

– Это плохо?

– Это – статистика.

Они оба замерли. Секунда – и будто невидимый режиссёр махнул рукой: «Снимаем, дубль один, стриптиз на почве взаимного срыва!»

Валентина потянулась к вороту свитера.

Сначала неуверенно – пальцы дрожали, будто впервые касались материи. Потом – с яростью, как будто хотела выдрать из себя весь сегодняшний позор. Свитер пошёл вверх, застрял на голове, Валя дёрнула его, как старую штору, и он вылетел из рук, описав дугу и рухнув на медицинскую тумбочку, где с грохотом опрокинулась коробка с перчатками.

Павел замер в нерешительности, будто сцена перед ним была частью спектакля, к которому он не успел прочитать текст, но всё равно решил сыграть главную роль.

На Валентине остался только лифчик. Серый. Без кружев. Унылый. Как её вера в мужчин после Суздаля. Она посмотрела на него и фыркнула:

– Я знаю. У меня бельё из эпохи санкций. Не комментируй.

– Мне нравится, – прошептал он.

– Ты врёшь.

– Я стараюсь.

Она кивнула.

– Теперь ты.

Он начал расстёгивать рубашку.

Кнопки не поддавались. Палец соскальзывал. Рубашка дёргалась, как будто сопротивлялась. Валя смотрела на это зрелище и думала, что всё—таки мужчины – это театр абсурда, особенно когда нервничают.

– Можешь не торопиться, – бросила она. – Я пока носки сниму. Они с котами. Это тоже не повод для восторга.

Пока Павел боролся с пуговицами, Валя села на кушетку, сдёрнула кеды, запуталась в носках, один натянула так, что он вывернулся наизнанку, другой не захотел сниматься и упёрся пяткой в край кушетки. Она зашипела, словно рептилия в конфликте с мебелью, и, в конце концов, осталась босиком, с видом человека, пережившего половину постельной сцены без инструкций.

– Готово, – сказал Павел, и наконец стянул рубашку.

Под ней – футболка. С надписью: «Все мы немного педагоги». Валентина прыснула от смеха. Он покраснел.

– Это подарок.

– Теперь это мой диагноз.

Он снял футболку.

Торс – обычный. Без кубиков, но с честной худобой. Чуть волосы на груди, лёгкий загар, родинка под ключицей. Валя посмотрела на него и вдруг почувствовала, что хочет прикоснуться. Не потому, что надо. А потому что может.

– Дальше? – спросил он.

– Дальше, – кивнула она.

Он расстегнул ремень.

Брюки опустились. Слишком быстро. С глухим шорохом. Как будто они тоже поняли: не время играть в драму. Под ними – тёмные боксёры. Простой фасон. Без понтов. Без намёков. Только чистота и хлопок.

Валентина поднялась.

Они замерли.

Перед друг другом.