тостер. – Мы надеваем джинсы. И свитер. Серый. Без намёков. Без вырезов. Без историй. Я хочу просто сесть на задний ряд и дышать через нос.

– Ты хочешь быть пыльным фактом? Или шансом на выживание?

– Я хочу быть незаметной. Как грусть в бухгалтерии.

– Валюша, ты идёшь туда не просто так. Это школа. Там мужчины. Столы. Усталость. И ты. Прямая, как удар под дых. Готовая. Ты должна…

– Я не должна никому вообще ничего. Я человек. Не контейнер. И сегодня я не хочу быть обнажённой проблемой.

Кляпа застонала. Не эротично. Не страстно. А как холодильник, который понял, что свет внутри больше не вернётся.

– Послушай. У нас осталось всего ничего. Три дня. Шесть кандидатов. Один шанс. И ты… собираешься надеть вот это?

– Это свитер.

– Это уныние, связанное бабушкой, которая ни разу не занималась любовью. Он пахнет отчаянием и недотрогой.

– Он пахнет безопасностью.

– Он пахнет девственностью, закатанной в шерсть.

Валентина резко натянула джинсы. Они сели плотно. Не вызывающе, а как броня. Потом – свитер. Он растянулся на плечах, провис на груди и создал форму, которую можно было охарактеризовать как «я просто здесь посижу, не трогайте меня, пожалуйста».

– Валюша, – умоляла Кляпа, – ну хотя бы губы накрась. Чуть—чуть. Как сигнал бедствия.

– Нет.

– Тогда тени?

– Нет.

– Подмышки сбрила?

– По привычке.

– Хорошо. Это уже победа.

Валентина подошла к зеркалу. В отражении – преподаватель истории, ушедшая в отпуск по уходу за разочарованием. Волосы собраны в хвост, лицо серое, глаза как рыба в морозилке. Глядя на себя, она тихо сказала:

– Отключи будильник.

– Что?

– Я серьёзно. Сегодня – школа. Там дети. Родители. Я не собираюсь устраивать спектакль по мотивам собственной вульвы. Отключи. Хотя бы на вечер.

– Это против протокола.

– Это против логики. Ты хочешь, чтобы я кончила на собрании? Под диктовку директора? Или прямо в момент, когда говорят про фонд класса?

– А если там будет… Он?

– Кто?

– Он. Тот самый. С генетикой. С потенцией. С челюстью, которая заставляет яйцеклетки аплодировать.

– Ты с ума сошла. Это школа, не каталог доноров.

– Именно поэтому туда ходят лучшие мужчины. Учителя. Умные. Уставшие. Без женщин. С мольбой во взгляде. Они не знают, что ты идёшь. А ты – не знаешь, кого там встретишь.

Валентина схватилась за сумку. Засунула туда платок, влажные салфетки, мятные леденцы и пачку таблеток от всего.

– Это мой выбор, – прошептала она.

– Это твой страх, – ответила Кляпа. – Ты боишься повторения. Боишься, что тебе понравится. Боишься, что снова вспотеешь на лбу и в глубине души. Но ты не можешь больше прятаться за свитерами. Время кончается. И если не сегодня, то когда?

– Когда появится кто—то, кто посмотрит не на грудь, а в глаза.

– Хорошо, – сказала Кляпа. – Тогда иди. В глаза. В стены. В пыль. В холод. А я… просто буду здесь. Слушать, как ты дышишь. И ждать, пока тебе снова станет невыносимо пусто.

Валентина открыла дверь. Задержала дыхание. Сказала себе: «Просто школа. Просто люди. Просто вечер. Без трагедий». И вышла.

Кляпа внутри вздохнула. Драматично. С накатом. Как будто знала: вечер только начинается.

Глава 7

Школа встретила Валентину запахом варёной капусты, краски и дежавю. Внутри всё было таким же, как в детстве: облупленные стенды с надписью «Школьная форма – это гордость!», стенгазета «Юные гении района», и какой—то третий класс, орущий в коридоре так, будто репетировали апокалипсис.

Валентина сжала ремешок сумки. Шла медленно, как человек, которого позвали в театр, а оказалось – на казнь. Свитер чесался. Джинсы давили на душу. Внутри что—то ёрзало, и это определённо была Кляпа, устроившаяся в темени с попкорном.

– Не шевелись, – шептала себе Валя. – Просто проходи. Просто кабинет. Просто деревянные стулья и тоска.

– Он там, – откликнулась Кляпа с выражением голодной экстрасенски. – Я чувствую. Пахнет педагогическим одиночеством. И шампунем «интеллигент».

– Замолчи.

– Валюша, ты же не просто так пришла. Ты миссия с глазами. И с бёдрами. Дай шанс судьбе.

– Я дала ей шанс, когда согласилась выйти из дома.

Школьный класс оказался угрожающим по стандарту. Пахло мелом, линолеумом и чужими жизнями. Стулья стояли в два ряда, как на групповом собеседовании в рай. Родители сидели с вечно одинаковыми лицами – тревожными, раздражёнными, притворяющимися вежливыми. У кого—то в руках был блокнот. У кого—то – бутылка воды, из которой он пил с видом «это водка, просто не ваша».

Валентина огляделась, выбрала последнюю парту у окна, и села. Сгорбилась. Скрестила руки на груди. Сделала выражение лица: «Я здесь случайно. Я просто сопровождающий. Я не размножалась».

Слева сидела женщина в плаще и с розовым шарфом, которую Валентина сразу окрестила «Аллой Николаевной, адвокатом скуки». Справа – мужчина с портфелем и лицом, как у человека, который последние десять лет борется с сыном и проигрывает.

Всё вроде бы шло нормально. Даже скучно. Валентина расслабила плечи. Начала думать, что, может быть, на этот раз всё пройдёт без тряски, без позора и без эротических волн, как в маршрутке.

Дверь распахнулась без стука, будто сама не выдержала напряжения момента, и в проёме появился он – Павел Игоревич, новый классный руководитель, молодой, высокий, с чуть смущённой улыбкой и взглядом человека, который умеет слушать не хуже, чем объяснять алгебру.

Молодой. Высокий. Худощавый, но не хрупкий. В очках, которые не скрывали, а подчёркивали взгляд – спокойный, внимательный, почти ласковый. Пиджак – не новый, но сидит хорошо. Джинсы. Рубашка. Улыбка, как у человека, который читает детям Тургенева, но дома смотрит стендап про пердеж.

В классе повисла тишина – не напряжённая, а почти церемониальная, как если бы вошёл человек с другой планеты, но с очень хорошими рекомендациями из Министерства образования.

Родители замерли. Некоторые – вытянули шеи. Алла Николаевна приподняла брови и сложила руки на коленях, как будто собиралась зачать прямо на месте от харизмы.

Павел Игоревич поздоровался. Голос – бархатный, но не вульгарный. Чистый. Как будто его можно намазать на хлеб.

– Спасибо, что пришли, – сказал он. – Для меня большая радость быть классным руководителем именно у ваших детей.

У Валентины пересохло во рту. Не от романтики. От тревоги. Он был слишком… нормальный. Приятный. Уверенный. Тот, кто мог бы понравиться – если бы Валя была свободной от космических диктаторов и не боялась собственной кожи.

– Вот оно, – прошипела Кляпа. – Вижу цель. Прекрасный голос. Гормональный код. Щетина уровня «обнимай меня». Нам нужен он.

– Нам нужна тишина, – выдохнула Валя. – Умоляю.

Павел Игоревич оглядел кабинет. Его взгляд скользнул по лицам. Мимо Аллы Николаевны, мимо мужчины