Даже кулер не капал. Лампа погасла. Возможно – от стыда. Или, наоборот, в знак солидарности.

Когда всё закончилось, Валентина будто вывалилась обратно в себя, как человек, которого выбросили из карусели прямо на бетон. Она сидела, опираясь спиной о стену, руки висели бессильно, ноги свисали с ящика, как у сломанной куклы, которой перестали управлять. Воздух подсобки был густой, как суп в заводской столовой, в нём плавало всё: вспышки стыда, тени удовольствия, запах дешёвого моющего и – где—то глубоко – предчувствие жуткого похмелья без капли алкоголя.

Илья застёгивал брюки. Медленно, аккуратно, как будто боялся, что ткань обидится. Потом подошёл чуть ближе, наклонился – неуверенно, с выражением лица «я не прикасаюсь, я просто рядом», и тихо спросил:

– Как вы себя чувствуете?

Валентина посмотрела на него снизу вверх, как царица, которую застали на дне ванны без короны, и медленно скривила губы в улыбке, похожей на спазм после отравления.

– Иди, мальчик… – прошипела она с театральным шёпотом, в котором было всё: и благодарность, и раздражение, и намёк на изгнание. – Иди. Дальше я сама.

Он моргнул один раз, затем повторил движение, будто не веря в то, что видел перед собой. Выглядел он как человек, которого разбудили среди ночи и спросили: «Где твой вклад в философию постструктурализма?»

– Вы уверены?

– Уверена, как гинеколог в понедельник, – процедила Валя.

Он отступил на несколько шагов, медленно, будто каждый из них давался с усилием, словно тело сомневалось, можно ли уходить из этой сцены. Повернулся неуверенно, как человек, который до конца не понял, в каком спектакле он только что сыграл главную роль. Сделал вид, что идёт к двери, но обернулся. Валентина всё ещё сидела, как памятник последствиям. Тогда он ушёл, захлопнув дверь с выражением лица «пусть это будет моя личная галлюцинация, и чтобы никто не узнал».

А она осталась. На стуле. В этом узком пространстве между ящиками с болгарским перцем и коробкой с надписью «Мешки для мусора. Прочные». И тишина вокруг была такой плотной, что даже кулер больше не решался пикнуть.

Внутри головы что—то шевельнулось. Не сразу. Сначала – как будто в мозгу кто—то откашливался. Потом – с характерным «пф-ф», как будто кто—то внутри снял шлем и растёр лоб ладонями.

– Минус один… – выдохнула Кляпа.

Голос был измотанный, запотевший, хриплый, но удовлетворённый, как у менеджера по продажам после сдачи квартального плана. Она не смеялась. Пока. Но чувствовалось, что внутри уже кто—то сдувает конфетти с панели управления.

– Минус один, Валюша, – повторила она. – Ну, ты видела? Я – как танк. Как пантера в аренде. Как богиня в состоянии акций. Он даже не понял, кто кого…

Валентина не отвечала. Сил не было. Только глаза у неё закатились под лоб так, будто искали надпись «Выход». Спина слиплась со стенкой, платье приклеилось к ногам, губы онемели. Только пальцы иногда дёргались – не от страха, а от остаточного тока желания, который всё ещё жил где—то между ключицами и лопатками.

– Я ему подарила опыт, – продолжала Кляпа. – Его теперь даже в очереди в «Магнит» будут узнавать по походке. Он теперь в нашем активе. Храни его, Вселенная, как стратегический запас.

Валентина наконец выдохнула. Медленно, глухо, как старый тостер, которому отключили электричество посреди поджаривания.

– Помолчать можно? – спросила она.

– Я молчу, – ответила Кляпа. – Я в шоке, Валюша. От нас обеих. Это было… симфонично. С перебором. С хрустом. С реверберацией. С шепотом в стиле «грядёт отчётность».

И Валентина, несмотря на всё, едва не рассмеялась. Не в голос, нет. Но где—то внутри неё зародился хриплый смешок. Как будто кто—то чихнул от изумления. А потом снова стала тишина. Та, в которой слышно, как греется электричество. Как сердце сбивается, потом ловит ритм. Как Вселенная готовится к следующему действию.

После супермаркета Валентина поклялась себе, что если ещё раз ощутит хотя бы намёк на «будильник» – сдастся в ближайший монастырь или хотя бы в колл—центр. Но клятвы были сказаны в пространстве, где реальность уже давно смеялась в лицо логике.

Она втиснулась в маршрутку №532 с видом человека, который решил: «Сейчас я просто поеду домой и никого не убью, даже морально». Села на последнее сиденье, к окну, зажала сумку между коленями, натянула капюшон и отключила лицо. Внутри пульс всё ещё гулял с барабаном, но дышалось уже ровнее. Пять минут – и всё будет хорошо.

И тут щёлкнуло. Не в голове. Внутри.

Как будто кто—то нажал на кнопку с надписью «ВОЗБУЖДЕНИЕ ВНЕ ГРАФИКА». Резкий, липкий толчок – где—то между желудком и грудиной, пошёл вверх, разливаясь по груди и коже, как горячее молоко, влитое в пластиковую бутылку. Валентина подскочила буквально на полсантиметра, но даже это движение заметили двое пенсионеров впереди, которые тут же прижали к груди свои сумки, как будто предчувствовали: сейчас будет что—то неприличное, а им некуда деваться.

Она сглотнула, поправила ворот свитера, резко откинулась назад – и тут же поняла, что ошиблась. Спина упёрлась в холодный, вибрирующий металл стены маршрутки, и всё тело отозвалось как по команде – подкашиваясь, пульсируя, сжимаясь. Ноги начали вести себя странно – одна дёргалась, как будто у неё была отдельная тревожность, другая – застыла, как ножка торшера, который не знает, включён он или нет.

– Нет, – прошептала Валя себе под нос. – Нет—нет—нет…

А будильник внутри только разогревался. Дыхание сбилось. Лицо начало краснеть – не как у человека, а как у выключателя, который кто—то включил на полную мощность. Лоб вспотел, шея дрожала. Она прижалась к стеклу, изобразив «человека, страдающего от головной боли», но вышло что—то между «просветлённой монашкой» и «участником скрытого шоу».

– Валюша… – с нежным скрежетом отозвалась Кляпа. – Валюша, это шанс…

– Заткнись, – прошипела Валентина, сжав зубы.

– Он смотрит на тебя, – продолжала Кляпа, игнорируя протесты. – Водитель. Видишь? Вот. Бровь повёл. Это феромонная заинтересованность.

– У него тик! – прошипела Валя.

– А у тебя – возможность. Подойди. Скажи: «Мне нужен билет до рая». Или «Ваш автобус едет к зачатию?» Или хотя бы «У вас тут жарко, как в сексе».

– Ты психопатка.

– Я инструктор. У нас тут программа. Отвечай: хочешь завести руль в любовный занос?

Валентина не знала, плакать или смеяться. Слёзы уже собирались где—то под веками, но смех опережал их, как чайник перед кипением. Руки дрожали. Ладони вспотели. Сумка на коленях зажата так, будто она – последний барьер между ней и падением в бездну. Колени начали жить своей жизнью: то сжимались, то расходились, как будто решали, идут ли они на кастинг в танцевальную