безжизненными. — Я практик, Свидерский. Если есть возможность, я использую ее. Скажите спасибо мне, что не вам пришлось решать эту моральную дилемму. Что я взял роль преступника на себя. Как видите, все сложилось к лучшему.

— Кроме смерти Алмаза Григорьевича, — напомнил Свидерский.

Черныш усмехнулся. Но в глазах мелькнула боль.

— А вы быстро учитесь, Александр Данилович. Безжалостность, умение бить в болевые точки… даже в лучших из нас они прорезаются лет так после сотни. У вас есть все шансы понять когда-нибудь меня.

— На самом деле я вас понимаю, — нехотя ответил Александр. — Я понимаю, почему вы это делали, я понимаю тот груз, который вы на себя взяли. Я не понимаю только одного — почему вы не пришли к тому же Деду и не поделились с ним? Может, мы бы все нашли другой выход.

— Он тоже меня постоянно об этом спрашивал, — улыбнулся бледными губами Черныш. — Но я не мог ему ответить ничего кроме одного. Все вы, как и старшая когорта, слишком покорны судьбе, слишком гуманистичны и предпочли бы наблюдать гибель мира, но не убивать. А вам смогу сказать еще кое-что, Свидерский. Я не хотел, чтобы он пачкал свои руки в крови. Мне нравилось, что он сохранял в себе идеализм и любовь к миру.

Александр кивнул, обдумывая это признание. Черныш был изумительным манипулятором — но как понять, когда он врет? Он посмотрел на часы.

— Похороны, Данзан Оюнович.

— Зачем же вы так хлопочете о моей возможности попрощаться, Свидерский? — с любопытством осведомился Черныш.

— Во-первых, Дед вас любил и считал близким другом, — ответил Алекс. — Он бы хотел, чтобы я дал вам эту возможность. А во-вторых, Ли Сой и Галина рассказали мне, что без вашей помощи там, внизу, не справились бы, и тень бы закрыла портал, и Жрец бы не вышел. Ваши заслуги так же велики, как и ваши преступления.

Черныш кивнул, принимая объяснения. И отвернулся.

— Я уже попрощался с ним, — сказал он в стену. — Благодарю за заботу, Свидерский. Я не пойду с вами. У меня есть над чем поработать.

И он вновь сел за стол и склонился над бумагами. Александр вышел. Он достаточно уже понял Черныша, чтобы не удивиться этому решению.

* * *

В сумерках обсерватория выглядела тусклым круглым камнем, засыпаемым снегом. Сквозь снежную пыль светила луна, делая все вокруг выцветшим и голубоватым.

Тело Алмаза Григорьевича Алекс и Ли Сой перенесли в храм Триединого в Лесовине сразу, как отвели Черныша в Зеленое крыло. В храме и оставили под присмотром монахов, в стазисе, чтобы свершили все приготовления.

На церемонии прощания были не только Март, Вики и Алекс и маги старшей когорты. Пришли туда и простые горожане, до которых донеслась информация о гибели старого мага, известного в городе и стране. Пришли и его далекие потомки — только из тех, кто жил в Лесовине, набралось под полсотни. Пришли коллеги из тех, кто был в силах преодолеть расстояние Зеркалом, был там и Зигфрид Кляйншвитцер, который смог на полчаса уйти из дворца Рудлогов. Стояли смурной Дмитро Поляна и потяжелевший Матвей Ситников, которые смогли Зеркало в Лесовину открыть сами.

В обесточенном, расколотом трещинами городе с рухнувшей Часовой башней — ее не добили землетрясения в сентябре, но она не пережила бой богов, — слух распространился удивительно быстро, и люди шли и шли, десятками и сотнями. Те, кому он помогал, их дети и внуки, студенты Военной магической академии, где он иногда вел курсы, сотрудники обсерватории.

Сама церемония была короткой. В тихом, освещаемом желтыми свечами храме Триединого настоятель прочитал молитву к Жрецу с просьбой принять душу и обеспечить легкое перерождение. И народ выдохнул «Легкого перерождения».

«Легкого», — катилось из храма наружу, туда, где стояли провожающие, в мороз, под яркие звезды и луну, просвечивающие сквозь снегопад.

А затем старушечка в платке запела Песнь павших, пронзительную и величественную, и вскоре древние строки возносились под своды храма и под своды небес.

— Если пал ты, защищая свой дом,

Вечно воин, тебя, будут помнить в нем,

Иди в перерождение с верой в душе,

Мы продолжим твое дело здесь, на Туре.

Отзвучала Песнь. Простой гроб из свежей сосны закрыли, взяли на плечи — и стали передавать через толпу туда, где Вики и Мартин уже открыли Зеркало к обсерватории.

На плато, на которое Март как-то вывел Вики, чтобы попасть к Алмазу, вышли только близкие, растопили снег. Впаяли по кругу в камень накопители и подняли погодный купол, запитав их так, что ближайшие сто лет он простоит без подзарядки. А затем встали кругом вокруг гроба. В тишине, нарушаемой лишь шорохом снега, протянули руки вперед — и с небес упал огненно-синий столб, испепеливший гроб и тело, а потом и расплавивший камень под ним, который поднялся алой стелой в два человеческих роста, впитавшей в себя прах друга, коллеги, учителя.

Долго светил алым камень, и долго стояли вокруг Гуго, Галина, Ли Сой и Таис, Алекс, Мартин и Виктория.

Они все ощущали за пределом погодного купола еще одного человека. Но никто не оборачивался, и тогда Черныш сам шагнул к огню и встал между Ли Соем и Александром. Только тогда посмотрели на него — кто-то спокойно, кто-то удивленно, кто-то с болью и яростью.

— Он был мне любимым другом и братом, — сказал Черныш.

— Он был нам отцом, — повторил уже сказанное утром Мартин фон Съедентент.

— Он был нам учителем, — добавил Александр.

— Он был великим человеком с доброй душой, — глотая слезы, проговорила Вики.

— Он был превосходным ученым, — добавила Галина.

— Мирного тебе перерождения, Алмаз.

— Мирного перерождения.

— Мирного.

Маги один за другим исчезали в Зеркале — они собирались у Деда дома, выпить в его память красного вина из его же погреба и уйти, оставив дом запечатанным до того, как будет зачтено завещание Алмаза Григорьевича.

Алекс остался одним из последних. Оглянулся на Черныша.

— Не беспокойтесь, Свидерский, — проговорил тот почти неслышно. — Через несколько минут я снова буду в камере. И даже восстановлю все артефакты. Дайте мне эти несколько минут.

Свидерский поколебался… и шагнул в Зеркало, оставив старого заклятого друга Деда наедине с его памятником.

А Черныш, маленький и сгорбившийся на фоне пылающей стелы, протянул к ней руку — и за движением его пальца на остывающем камне стала появляться надпись:

«Стой до конца за то, во что ты веришь и что любишь. Алмаз Григорьевич Старов, наставник, ученый, друг».

Он вернулся в камеру, но недолго пробыл в тишине. Через