– Припоминаю.

– Когда он возвращается, то с упоением рассказывает Малышу, какое чудесное лето провел у бабушки. Как считаешь, нафантазировал это Карлсон или у него правда есть бабушка?

Роман хмыкнул.

– Эта загадка мне не по зубам.

– Иногда я думаю, что он фантазирует. Иногда, что говорит правду. В детстве я всерьез не интересовалась, откуда берутся дети и есть ли Бог. Ответы пришли сами и не то чтобы сильно на меня повлияли. Бабушка Карлсона привлекала и привлекает меня куда больше.

Роман пожалел, что он такой сухарь по сравнению с Кирой.

– Что-то подсказывает мне, что за бурное воображение нужно дорого платить, – произнес он. – Дороже даже, чем за счастье и за любовь. Я хочу, чтобы ты сохранила чистый взгляд на вещи и избежала всякой дряни.

Впервые за время их знакомства Кира прослезилась, и Роман неловко обнял ее.

– У меня нет пропеллера, и я не живу на крыше. Но я готов сойти за твоего друга, – произнес, преодолевая смущение, Роман. – Что скажешь?

Кира залила его плечо слезами.

Поражало, как уживаются в ней сентиментальность и резкость, простодушие и искушенность. Кира часами обсуждала соседок по общаге и взахлеб делилась утомительными подробностями уходящего дня. Она с обожанием отзывалась о родителях: о чуткой маме, преподававшей историю в гимназии, и о папе-программисте, замкнутом интеллектуале, который из-за занятости мог неделями не интересоваться, как у дочери дела, а затем без предупреждения отвести ее в кино и устроить праздничный ужин. Будучи гуманитарием, она разбиралась в дифракции и прочих физических явлениях и притом лишь с третьего раза научилась класть деньги на студенческий проездной. Они регулярно бранились по пустякам вроде неверно истолкованной интонации или десятиминутного опоздания, и Роман удивлялся, как быстро он втягивается в спор и как долго остывает.

Примирялись они шумно и делали философские выводы.

– Как это сложно – быть бабой, – изрекала Кира.

– Как это сложно – быть, – выводил Роман.

Кира регулярно жаловалась – на педантичных преподавателей, на спешку в метро, на косые взгляды незнакомцев, на цены в «Милавице». У Киры постоянно болел живот, и Роман гладил его, отвлекая внимание девушки историями из жизни писателей и поэтов.

– Правда, что Некрасов любил карты?

– Истинно так. Даже свою жену, Авдотью, он выиграл у Ивана Панаева, вместе с которым руководил «Современником».

– Врешь.

– Ни капли.

– Как низко! Все вы на такое способны!

– Ну-ну, Кира. Во-первых, не все. А во-вторых, про Панаева я сочинил.

– Вот, значит, как!

Роман находил, что прием отвлечения заметно действеннее, чем многословные утешения. Кира забывала о боли и переживаниях, погружаясь в диалог. Единственный минус метода состоял в том, что с каждым разом количество историй о литераторах сокращалось и переключать внимание Киры становилось все тяжелей.

При малейшем недомогании Кира подозревала, что к ней подкралась смертельная болезнь.

– У меня злокачественная опухоль, – говорила она. – Это рак.

Поначалу Роман списывал это на специфический юмор, но смущала более чем серьезная интонация.

– Рак чего? – полюбопытствовал Роман, когда до него дошло, что Кира не шутит.

– Рак всего.

– Разве так бывает?

– Бывает.

– Да ты просто ипохондрик.

– Кто-кто?

– Ипохондрик. Человек, которому мнится, будто его одолевают жуткие недуги. То рак, то сердечная недостаточность, то психические расстройства.

– Никакой я не ипохондрик! Ты недооцениваешь угрозы!

– Любой ипохондрик утверждает то же самое. А вообще, с твоим питанием ты навлечешь на себя кучу неприятностей. Хоть бы молоко пила.

– Вот, значит, как? А не заткнуться бы тебе?

Они вновь спорили до хрипоты и вновь горячо раскаивались. Роман накупал Кире полный пакет еды, чтобы она готовила в общаге: рис, гречку, фунчозу, консервированную фасоль. В конце концов, при всех стычках и взаимных уколах Кира продолжала держаться вне всякого формата и не помещалась в скучную обыденность.

Роман время от времени писал Кире послания на тетрадных листах и передавал при встрече. Послания должны были соответствовать двум критериям: а) искренность; б) отсутствие слов «любить», «красивая», «хорошая», «умная», «девушка» и производных от них. Никаких прямых высказываний. В ответ благодарная Кира приоткрывала блокнот со своими стихами.

В октябре она остудила эпистолярный пыл Романа, заявив, будто у него дурацкий почерк.

– Буквы ровные и не сливаются, – оправдался Роман. – Главное, что понятно и легко читается.

– Дурацкий.

Через день Кира поделилась очередным четверостишием.

Кричи, не кричи,

Дыши, не дыши —

Все одно,

Как «жи-ши».

– Странное сочинение, – вынес вердикт Роман.

– В смысле?

– Я не знаю, как его определить. Не графомания, но не впечатляет.

– Не впечатляет, значит?

– Кира, я тебя не критикую. Это стихотворение туманное и обманчиво многослойное. Как будто автор старается показаться загадочным.

– Перед кем, интересно, он «старается показаться»? Не подумал, что я никому, кроме тебя, текст не открывала?

Кира захлопнула блокнот и спрятала в портфель.

Иногда она выражала сожаление, что они не живут вместе.

– Иначе любую ссору мы гасили бы сексом, – объясняла Кира, как бывалая семейная женщина.

Раза два в месяц Роман увозил Киру к Юре Седову, который на время выпускного курса вдруг решил посвятить себя учебе и перестал приглашать девушек домой. В ноябре Роман впервые привел Киру к себе. С этим шагом он затягивал не из-за родителей, которых уже на второй день, отмеченный катанием на лодке под луной, порадовал известием, что взаимно влюбился. Железный родительский график гарантировал, что с восьми до пяти они с Кирой могли вытворять дома что угодно.

Удерживал страх перед Саней.

В октябре они столкнулись после долгого перерыва. Роман, не поздоровавшись, заторопился вниз по лестнице. Урка прогнусавил вслед:

– Даже руки не подашь? Смотри, гордым быть плохо. Жизнь накажет.

Кира оставалась в неведении насчет Сани и не понимала, почему Роман не зовет ее к себе. На это филолог отвечал, что рабочее расписание позволяет отцу возвращаться в самый неожиданный момент. Кира вынужденно соглашалась с доводом и добавляла, что пока стесняется знакомиться с мамой и папой Романа.

– Знакомство с родителями – это почти свадьба, – говорила она. – Это настолько ответственно, ты не представляешь.

Отношение к сексу различало их. Кира хотела его так же сильно, как и боялась забеременеть. Она распознавала фаллические символы в Главном здании МГУ, в высотках «Москва-Сити», в Шуховской телебашне. Вместе с тем Кира нервно высчитывала дни до месячных и впадала в панику при малейшей задержке. Взбудораженный Роман покупал ей тест, чтобы успокоить и ее и себя. Сам он подозревал, что и вправду асексуален. Если раньше секс в списке интересов занимал место где-то между парусным спортом и болгарским кинематографом, то теперь переместился