class="p1">— Теперь слушай внимательно, — Костенков сжал купюру в кулаке. — Завтра после отбоя жди у туалета второго этажа. И запомни накрепко: если спалишься потом — ты меня не знаешь, я тебя не видел, — он впился в меня цепким, настороженным взглядом. — Понял?

— Так точно.

— И ещё, — Костенков скривил губы в подобии улыбки, — с Гуровым поаккуратнее. Ляпнешь что-нибудь неуважительное — вылетишь вместе с этой поллитровкой отсюда, как пробка из бутылки советского шампанского на Новый год.

— Спасибо, товарищ курсант.

— Иди уже, — Костенков кивнул головой. — И в следующий раз подходи, только если я один и дам знак. Без самодеятельности. И я даже не пойму — ты глупый или отчаянно смелый, раз в первый месяц рискнул вот так к старшему с подобной просьбой подойти, — хмыкнул он с нескрываемым интересом.

Я чётко козырнул — отдал честь и зашагал прочь. Вот и сделан первый шаг во взрослую курсантскую жизнь в этом времени. Особого волнения я не испытывал, хотя попасться, конечно, не хотелось. Да и верить вот так просто курсанту с третьего курса было опрометчиво. Он мог забрать деньги, а потом подкараулить меня со своими дружками после отбоя и преподать «урок жизни» — мол, сам виноват, раз решил устав нарушить. Остался бы я без денег, да ещё и врагов нажил бы, потому что стоять столбом в таком случае не собирался.

Однако это был самый быстрый вариант решения моей проблемы. Риск — благородное дело, к последствиям я готов. А если всё выгорит, то считай, с первых дней обзавёлся полезным знакомством. По всему видно, что обращаться за подобной помощью придётся ещё не раз…

Через пару дней

Костенков всё же оказался верным своему слову, а то я уж было приготовился к худшему. Спрятав бутылку под гимнастёрку, я выбрал свободную минуту и направился на вещевой склад. Прапорщик Гуров оказался настоящим колоссом — под два метра ростом, с пышными усищами и характерной бородавкой на носу, придававшей его лицу особую выразительность.

Когда я переступил порог, он восседал за столом у входа, словно секретарь партийной организации на собрании актива.

— Разрешите обратиться, товарищ прапорщик! — вытянулся я по стойке смирно, чувствя, как гимнастёрка натягивается на плечах.

— Обращайтесь, курсант, — процедил Гуров, не удостоив меня даже мимолётным взглядом. Судя по всему, настроение у него было хуже некуда.

— Товарищ прапорщик, гимнастёрка и брюки малы! Разрешите получить на размер больше? — отчеканил я. Отступать было некуда. Его хмурый вид не вызывал во мне особого трепета — всё-таки за плечами почти полвека жизни. Но здесь приходилось играть свою роль и помнить: времена иные, субординация — превыше всего.

Гуров медленно поднял тяжёлый взгляд и окинул меня с ног до головы, словно прицениваясь. Его усы дрогнули от негодования, как антенны у майского жука.

— По размеру всё выдано, товарищ курсант! А если чего не нравится, могу ещё на размер меньше подобрать! — отрезал он тоном, не предполагающим возражений.

Но такой приговор меня не устраивал. Вспомнив наставления Коли Овечкина, я решил идти ва-банк.

— Товарищ прапорщик, может, всё-таки посмотрим другой размер? — произнёс я с нарочитой небрежностью. Раз уж прыгать в пекло, то с головой. — У меня тут как раз сувенир имеется, — и достал заветную бутылку.

Усы Гурова мгновенно преобразились, приняв форму подковы — верный признак улыбки.

— Ладно, курсант, давай посмотрим твою форму! Может, и найдётся что-то подходящее… — он понизил голос до заговорщического шёпота. — Зайди после ужина, когда народу поменьше будет.

— Так точно!

Покинув склад, я с облегчением выдохнул — испытание пройдено. Неподалёку меня уже поджидали Овечкин, Форсунков и Рогозин.

— Ну что? Как прошло? — первым подскочил широкоплечий верзила Колька, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Сделка заключена, — кивнул я, стараясь скрыть удовлетворение.

— Ха! — Овечкин с силой хлопнул меня по плечу. — Первый урок военной дипломатии освоен. Запомни — что в армии, что в военном училище без уважения никуда. Сегодня ты Гурову бутыль, а завтра он тебе новую шинель без очереди выдаст. Такие вот дела!

Я бы это уважением, конечно, не назвал — скорее вымогательство. Но пока я только осваивался в этой системе, присматривался к её неписаным законам. Дальше придётся учиться брать быка за рога. Пока же я здесь — никто, фамилия без звания. Но это временно…

Дни сменяли друг друга в неумолимом ритме. Я с усердием постигал историю КПСС, военную топографию, высшую математику, огневую подготовку, химзащиту и тактические учения на местности. Предметов хватало с избытком, но, к счастью, учёба давалась мне без особых затруднений. Это позволяло не корпеть над конспектами до глубокой ночи, а посвящать свободное время физическим тренировкам.

Во взводе я нашёл общий язык со многими, но особенно сблизился с Овечкиным, Форсунковым и Рогозиным. Со стороны наша четвёрка, должно быть, выглядела комично… Рогозин — тощий, как телеграфный столб, Форсунков — упитанный, словно колхозный поросёнок на откорме, Овечкин — крепкий, будто из былины сошёл, ну а я — увлечённый наращиванием мускулатуры, словно готовился к съёмкам на киностудии имени Горького.

Поначалу всё шло гладко — и с учёбой справлялись, и на практических занятиях не отставали. Пока Форсункову не взбрело в голову отправиться в самоволку. Нам, курсантам первого курса, увольнительные вообще почти не выдавали, как и второкурсникам, а более старшим и то исключительно как поощрение за безупречную учёбу и дисциплину, да строго по списку. Алексею же не терпелось до каникул — хотелось в город — в кинотеатр сходить, на девушек поглазеть, да перекусить чем-нибудь существеннее казённой пищи.

— Куда тебе ещё есть? На своё пузо-то глянь, — съязвил тогда Пашка Рогозин, поправляя ремень на худосочной талии.

— Меня хоть в отличие от тебя видно, — парировал Алексей, поглаживая округлый живот. — Я всего на пару часов. К утреннему разводу вернусь, вот увидите.

— Не к добру это, Лёха, — покачал головой Коля, сдвинув густые брови.

Но остановить его было невозможно. Кормили нас в училище калорийно, но без изысков, а Форсунков был гурманом от природы. Дождавшись отбоя, он ловко выскользнул через окно казармы и растворился в темноте. Окна располагались высоко, почти у самого потолка, и выходили аккурат к забору — идеальный маршрут для самовольщиков.

Делать нечего — мы улеглись спать. Подъём ранний, а до него нужно успеть