– Ну, как угодно, – герцог обиженно дернул плечами и звякнул в звонок, расположенный на столе. – Готовьтесь, через два дня ваша детская мечта исполнится – вы узрите герцога Глемма во всей боевой славе, и поверьте, я вас не разочарую.

Когда стражники выводили меня из кабинета, за спиной звучал раскатистый смех герцога, и Варла мерзким тонким эхом вторила ему, как зловредный тролль.

Глава 12. «Зов крови»

Два дня, оставшиеся до начала игры, оказались для меня разделены неким подобием воображаемого экватора. Весь первый день я предавался отчаянью, самобичеванию и моральным терзаниям разного рода. Мне пришлось купить жизни друзей ценой чужих жизней, обречь на гибель совершенно мне незнакомых и ни в чем не повинных людей. Это решение целиком и полностью лежало на моей совести неподъемным грузом. Но разве мог я поступить иначе? Мои друзья – костяк движения повстанцев, быть может, именно благодаря им человечество сумеет однажды нанести сокрушительный удар кровососам, возомнившим себя высшей расой. Вампиры… Как же я их ненавидел! А заодно и себя, конечно. Хоть мой метаболизм и претерпел кардинальные изменения, но что, если Глемм прав, и где-то в глубине души я все еще остаюсь одним из них?

Поначалу я опасался, что внутренний раскол уничтожит, раздробит мою личность, разделит ее на черную и белую половины, которые не смогут существовать в вечном противостоянии и потому бесцельно сгорят во всепожирающем пламени ненависти – ненависти к самому себе. Но от медленного сползания в бездну безумия меня удержали мысли о матери. Мать… Нечасто я вспоминал о ней в последнее время. В вампирском обществе ребенок проводит на руках у родителей лишь самые ранние годы, а затем попадает в закрытый интернат, где ему в голову на протяжении десяти лет вбиваются нормы лживой вампирской морали, ну а дальше начинается полноценная взрослая жизнь. Ребенок считается наследником своего отца, и именно по мужской линии передаются все привилегии, тогда как мать навеки остается в тени, смутным силуэтом у самого истока жизненного пути. У людей, как я знал, все обстоит иначе. Вампиры вечно высмеивают эту человеческую привязанность к матерям как признак слабости, и вот теперь, в минуту глубочайшего страдания, я мысленно обратился за помощью именно к ней, а точнее к зыбкому образу, сохранившемуся где-то в недрах памяти. И вдруг осознал, что именно это отличает меня от вампиров. Я был человеком, я имел вполне человеческие привязанности – причем, быть может, они были со мною всегда, но раньше я старательно гнал их прочь, насильно вынужденный исповедовать нарочито маскулинную вампирскую идеологию. Конечно, моя родительница отнюдь не являлась ангелом во плоти. Она была вампирша, жестокая и надменная, ярая патриотка Кайдарской империи. Пусть черты ее лица успели почти полностью изгладиться из памяти, но я отчетливо помнил характерную интонацию, с которой она говорила, помнил, как она качала меня на руках, и помнил первые жизненные уроки, преподанные ею.

Когда мне было года четыре, я сдружился с одной девчонкой из нашего имения. Ее звали Алесса, и теперь, вспоминая о ней, в памяти проступают лишь золотистые кудри, веснушки да пара блестящих голубых глаз. Она была человеком, и мне позволяли проводить с ней время так же, как позволяли возиться с котятами и щенками, но я этого не сознавал. Разница между вампиром и человеком виделась мне довольно смутно в силу раннего возраста, но однажды мать решила, что пора бы мне с этим определиться. Она сказала, что я должен сам научиться пить кровь из человеческих артерий, и объяснила, что любимый мною алый сок добывается из людей, и что боги намеренно сотворили человека ради нашего пропитания, и что прямо сейчас я должен отведать крови из моей любимой рабыни. Алесса с грустью в глазах подставила шею – с этим процессом она, оказывается, уже была знакома не понаслышке. Кусать подругу мне совершенно не хотелось, сама эта идея приводила меня в ужас. Но мать применила, гм, определенное физическое воздействие, и я, рыдая, вонзил клыки в трепещущую жилку на шее девочки, с которой был так близок. Серьезного вреда я ей не причинил, но после этого мы уже не могли общаться с той же непосредственностью, как раньше. Это был единственный – первый и последний – случай в моей жизни, когда мои клыки впивались в живую плоть. Ни забыть этого жестокого урока, ни простить мать за последующие годы смутных, полуосознанных моральных терзаний я так и не смог. С годами моя обида постепенно оказалась вытеснена куда-то в подсознание, в сумрачные таинственные глубины, недоступные для рефлексии. Я понимал, что мать поступает точно так же, как поступают тысячи прочих кайдарских родительниц по всей империи, но – теперь я осознал это отчетливо! – стыд и обида все равно мучили меня, угнездившись в самых недоступных уголках души и подспудно определяя мое поведение. И вот теперь я воззвал к едва намеченному в памяти образу матери и понял, что простил ее. Именно это в полной мере сделало меня человеком.

Морок отчаяния враз сошел с меня, как резко сдернутый покров. Весь второй день я провел, готовясь к предстоящему событию. Я отжимался, подтягивался на перекладине дверной рамы, снова и снова выполнял комплексы упражнений для всех частей тела, пытаясь привести себя в лучшую форму, но при этом не выбиться из сил. Кормили скверно – лишь хлебом да водой, и, хотя после визита в комнату Глемма мне буквально кусок в горло не лез, я заставил себя проглотить все до последней крошки. Голову я по возможности держал пустой, полностью сосредоточившись на укреплении тела.

Завтра, завтра решится судьба – не только моя, но и моих друзей. Очевидно, предателя с нами уже не будет, и таким образом мы выясним, кому обязаны всеми нашими злоключениями. Мимоходом я отметил, что пленники, которых я обрек на гибель, все равно были бы безжалостно убиты в ходе игры. А вот у нас имелся хоть какой-то шанс – призрачный, напоминающий слабый лучик в царстве беспроглядного мрака, но все-таки шанс. В детстве, восторгаясь подвигами Охотников, я часто воображал себя одним из них – могучим, закованным в броню, неумолимой немезидой летящим по следу презренных людишек, смутьянов и разбойников. Мне и в голову не приходило, что однажды я окажусь на их месте, и теперь, когда верх и низ поменялись местами, я ощутил какое-то мрачное фаталистичное удовлетворение. Очевидно, это и был тот самый «илэк» из вампирских саг – чувство,