ярких эмоций и склонность ко лжи. При этом их криминальные проявления были исключительно разнообразными и связанными с особой, подчас запредельной жестокостью. Кроме того, они повторно шли на совершение преступлений чаще, чем те, чей коэффициент, в соответствии с таблицей, был относительно невысоким.

Работа Хэйра вызвала огромный интерес и породила множество аналогичных исследований по всему миру. Психопатию как явление изучают очень многие представители науки, и в этой сфере до сих пор формируются новые интересные идеи. Проблема все еще остается открытой, как и вопрос о методах ее решения. Пожалуй, наиболее перспективным является предположение, согласно которому психопатия возникает где-то на стыке между генетикой и воздействием окружающей среды, но я уверена, что здесь очень многое еще подлежит изучению. Меня всегда больше интересовали не конкретные случаи психопатии, а идеи, касающиеся методик ее лечения. Они начали возникать в 1960–1970-х годах. Стало появляться все больше свидетельств, что люди с диагнозом «психопатия», способные хоть к какому-то самоанализу, хорошо поддаются воздействию применяемых в тюрьмах программ комплексной групповой и индивидуальной терапии [12]. Однако индивидуальная работа с подобными пациентами все еще требует осторожности, поскольку существует риск, что пациенты могут попытаться обмануть проводящих сеансы специалистов и каким-то образом использовать в своих интересах.

* * *

К моменту нашего с Тони знакомства, – а это произошло почти через двадцать лет после того, как Хэйр создал свою таблицу, – в моей профессии появились новые веяния. Некоторые исследователи стали задаваться вопросом: существует ли психопатия вообще как таковая, и если да, можно ли считать, что склонность к нарушению закона является обязательной особенностью личности типичного психопата. Возникло предположение, что в нашем обществе может существовать огромное количество психопатов, причем вполне успешных по существующим социальным меркам – взять, к примеру, тех умных, обаятельных, но тем не менее безжалостных людей, которые управляют нашими банками и промышленными предприятиями или отдают приказы о военном вторжении на территории более мелких и слабых государств [13]. Сложность вопроса в том, что по причине успешности этих людей та же психопатия в их случае может быть истолкована как черты характера – твердость и решительность. Так что получается, что психопатия должна быть весьма распространенным диагнозом в таком обществе, как наше. Однако, согласно имеющимся статистическим данным, это не так. Мне также непонятно, что может означать постановка этого диагноза тем, кто не совершал никаких преступлений – помимо того, что это как бы подразумевает, что они люди злые и неприятные, но окружающие, как правило, и так об этом знают.

Каким образом применить все, о чем говорилось выше, к Тони и таким, как он? Психопаты, которые находятся в тюрьме или психиатрической больнице, по определению люди, потерпевшие жизненный крах, а никак не успешные. Плюс к этому, что также очевидно, они не обладают тем умом, который необходим для того, чтобы суметь воспрепятствовать своему выявлению. Я подозреваю, что большинство дееспособных психопатов-преступников никогда не применили бы насилие сами (хотя вполне были бы способны добиться того, чтобы за них это сделал кто-то другой) – по той причине, что подобные действия рушат их жизнь, которая может быть вполне комфортной. Большинство психопатов, с которыми мне приходилось контактировать на протяжении всей моей жизни, не обладали блестящим умом и не были людьми успешными в социальном плане или обаятельными. Обычно они бывали настолько бесчувственными, что понятия не имели о том, какое впечатление могут производить на других, а потому вели себя и действовали таким образом, что лишь настраивали других против себя. Такой человек вряд ли станет просить, чтобы ему организовали сеансы психотерапии, – они не хотят унижаться, обращаясь к кому-либо за помощью. Им кажется, что они и так все знают. Если исходить из этих представлений, Тони вряд ли подпадал под определение психопата независимо от того, сколько человек он убил.

Я предполагала работать с ним на протяжении долгого времени, постепенно создавая некий альянс с другими специалистами, – теми самыми людьми, кого Джон Боулби, британский медик, новатор в сфере психиатрии и психотерапии, назвал надежной базой [14]. Для того чтобы установить между мной и пациентом уровень доверия, который позволил бы Тони «раскрыться», мог потребоваться год. Я решила вернуться в беседах с ним к теме, которую он сам поднял во время нашей первой встречи. Хотя он и заявил, что не хотел бы говорить о своих кошмарах, я испытывала желание побольше узнать о связи между ними и проблемой кричащего пациента. Меня очень заинтересовала идея, согласно которой Тони мог создать этого «кричащего мужчину» в своем воображении и ассоциировать с ним самого себя, используя психологический механизм, который называют проекцией. С его помощью мы как бы переносим неприятные нам чувства или желания и наделяем ими другого человека – как некое изображение на экране. Я понимала, что должна действовать осторожно, поскольку проекция – это защитная мера, которая подразумевает некое искаженное «тестирование реальности». Этот термин, к которому я еще вернусь, описывает способность человека различать, что реально, а что нет, а также определяет, может ли человек адекватно оценивать ту или иную ситуацию и соответствующим образом реагировать на нее. Строго говоря, мы все обладаем этой способностью, но у тех, кто страдает психическим расстройством, она может быть нарушена или выражена не в полной мере.

Проекция «кричащего мужчины» могла означать, что состояние Тони хуже, чем казалось на первый взгляд, и я чувствовала, что его нежелание говорить о своих кошмарах свидетельствует о том, что он тщательно выстроил довольно мощную эмоциональную защиту. Если бы она рухнула слишком резко и быстро, у него могло возникнуть ужасное чувство, что он не сумел сделать все как надо, что он ни на что не способен, и у него могли опять появиться суицидальные настроения. Мы с моим супервайзером также обсудили идею о том, что кошмары в сознании Тони могут и не иметь какого-то важного, принципиального значения, а также вероятность того, что «мужчина в соседней палате» – это обозначение чего-то такого, что Тони считал необходимым держать в узде. Мы обсудили, как именно следует поддержать Тони, что его не следует торопить и что он, возможно, сможет сам рассказать мне, чего больше всего боится. Мы с пациентом уже успели добиться некоторого прогресса, когда через несколько месяцев после начала нашей совместной работы Тони сказал, что готов поговорить о содержании своих ночных кошмаров.

Оно всегда одинаковое, начал он. Он душит симпатичного молодого человека, который пытается закричать, а Тони хочет заставить его умолкнуть. Он все сильнее и сильнее сдавливает молодому человеку горло, видит ужас, панику в глазах жертвы, и его охватывает ощущение собственной