Мы с Тони получили возможность выяснить, какие пути для этого существуют, когда его гнев утих и он несколько недель спустя решил, что может принять участие еще в одном сеансе. Мы с пациентом пришли к согласию, что такая эмоция, как огорчение, в самом широком смысле необходима людям, чтобы развиваться и становиться умнее и опытнее. Мы поговорили о двойственном значении этого слова и о том, что огорчение в определенных ситуациях может как сделать кого-либо несчастным, так и разбить или опрокинуть что-нибудь в буквальном смысле, а также о том, что в обоих случаях оно может привести к узнаванию чего-то нового, хотя, возможно, и неприятного. Я поняла, что надо прекратить попытки осознанно избегать ситуаций, подобных той, которая возникла в ходе предыдущего сеанса. Кроме того, я поделилась с пациентом тем, что мой супервайзер помог мне понять: будет лучше, если мы с Тони позволим себе думать по-разному и не соглашаться с мнением другого – более того, это может быть даже полезно. Я испытала большое облегчение, поняв, что моя ошибка и гнев Тони не уничтожили возможность нашей совместной работы. В итоге мы возобновили наши еженедельные сеансы, теперь уже лучше понимая друг друга.

Тони продолжил рассказывать мне историю своей жизни. Еще через несколько месяцев мы подошли к периоду, когда он начал убивать. Первое нападение произошло через несколько лет после того, как он окунулся в разгульную жизнь гей-сообщества Лондона. В разгар эпидемии ВИЧ Тони начал экспериментировать с разными видами наркотиков и практиковать контакты с многочисленными сексуальными партнерами. Он жил, как нигилист в эпоху упадка Древнего Рима. Завел привычку по четвергам, в свободные от работы вечера, бродить из бара в бар, чтобы знакомиться с мужчинами. Тони рассказал мне, что ему больше всего нравились молодые пареньки, «хорошенькие» и «голодненькие», то есть живущие в нужде. Он очаровывал их тем, что сначала был грубым и неприветливым, а затем менял линию поведения, давая молодым людям понять, что на это его подвигло общение с ними. Я видела его обезоруживающую улыбку и поняла, что специфическое грубоватое обаяние должно было привлекать тех, кто нуждался в любви и защите взрослого, сильного мужчины. Еще мне пришла в голову мысль, что Тони, возможно, влекло к юношам моложе его по возрасту по той причине, что они напоминали ему его самого, – ведь он тоже часто чувствовал себя уязвимым и нуждался в заботе. Вероятно, убивая своих партнеров, он убивал именно эту ненавистную ему часть себя. Я нисколько не удивилась, когда он рассказал, что незадолго до первого нападения пребывал в депрессии и его одолевали суицидальные настроения.

Тони подробно описал, как уходил из бара с другим мужчиной, рассчитывая заняться с ним сексом где-нибудь в переулке или в парке неподалеку. По его словам, он никогда не сообщал партнерам свое настоящее имя. Это позволяло ему после оргазма ударить случайного любовника по лицу и убежать в полной уверенности, что тот никогда никуда не сообщит об этом происшествии. Потом он перестал убегать, а вместо этого отбирал у молодых людей бумажники. При этом он угрожал найти и убить их, если кому-нибудь придет в голову обратиться в полицию. Потеряв счет подобным случаям, он не мог точно сказать, сколько раз действовал по такому сценарию, прежде чем впервые совершил убийство. Он знал, что в барах уже начались разговоры про «четвергового парня», – посетители рассказывали друг другу, что этот странный тип садист и малость не в себе. Поэтому Тони решил изменить уже сложившиеся привычки и перенес деятельность в другую часть города. Тогда-то он и встретил свою первую жертву, которую убил.

Лицо именно этого юноши Тони видел в своих кошмарах. По его словам, это был очень симпатичный молодой человек с «удивительно голубыми глазами». Сказав это, Тони надолго замолчал, признавшись, что вспоминать об этом случае ему нелегко. Я нервничала, опасаясь того, что он мог мне сказать. Одно дело прочесть об убийстве в газете или книге и совсем другое – услышать рассказ о нем из уст самого убийцы. Начав, Тони заговорил в так называемом историческом настоящем времени, что поначалу меня несколько запутало. Затем я поняла, что это вполне обычно для испанского, который был для него первым родным языком. Впоследствии, работая с людьми, пережившими травматический шок и изучая особенности их сознания, я обнаружила, что для многих, причем не только тех, кто совершил насильственные преступления, в подобных ситуациях это весьма типично – использовать настоящее время при описании страшных для них событий. Мне как психологу это показалось интересным: подобное подсознательное искажение временны́х рамок того, что произошло в реальности, сигнализирует о том, что для человека описываемые им события не ушли в прошлое, как по идее должно было бы произойти. Я всегда пытаюсь запомнить детали подобных бесед и позднее восстановить их содержание, фиксируя ключевые фразы, которые крепко врезаются в память.

– Мы отправляемся к нему домой, и, пока едем в такси, я все время думаю: «Я это сделаю, я его прикончу». Я знаю, что смогу убить этого типа. Он такой молодой, доверчивый, у него такое милое лицо, нежная, как персик, кожа. Он живет в квартире наверху, поэтому мы преодолеваем два лестничных пролета, торопясь и спотыкаясь от нетерпения – нам хочется поскорее добраться до места и потрахаться. В квартире мы чуть-чуть выпиваем и глотаем немного колес. Потом мы начинаем целоваться, и я чувствую дикое желание его задушить, которое поднимается откуда-то из области паха. Он улыбается, смотрит мне в глаза и старается выглядеть как можно сексуальнее. Я не могу это вынести, не выдерживаю этот взгляд и хватаю его за горло. Он совсем слабый. Я сильнее, намного сильнее, и… вскоре все кончено. Я смотрю на него и чувствую отвращение. Бью его по лицу, пинаю ногами несколько раз, но потом до меня доходит, что он не двигается. Он мертв. Тогда я начинаю думать, что нужно поскорее убираться оттуда, но боюсь, что кто-нибудь обнаружит тело и меня схватят. Что же делать? Надо бы избавиться от трупа, спрятать его – но как? Сбросить в реку или канал? Но стоит глухая ночь, а я даже не знаю, где я, в какой части города нахожусь. Если я попробую стащить тело вниз по лестнице, то наверняка разбужу соседей. Оглядевшись, я решаю запихнуть труп в какой-нибудь мешок или чемодан и начинаю обыскивать квартиру. Наконец нахожу большую спортивную сумку, но хотя этот тип невелик ростом и довольно худой, ясно, что он