и условиям экономической жизни корейцы совершенно чужды нам и чрезвычайно туго поддаются ассимиляции с русским населением. Хотя между ними, по числу обращенных в православную веру, и замечается успех миссионерской деятельности, но это только по наружности, да иначе и быть не может, так как подавляющее большинство осевших у нас земледельцев-корейцев не знает русского языка, а из миссионеров только очень немногие знакомы с корейским языком. Устроенные во многих корейских селениях русские школы заводятся корейскими обществами тоже только для вида, большинство же мальчиков обучается корейской грамоте. Постоянным общением с корейцами, приходящими из-за границы на временные заработки, поддерживается у нас живущими корейцами непрерывная связь с своими соотечественниками в Корее, а тем самым и сохраняются старые обычаи и привычки. Браков между русскими и корейцами почти не бывает. Корейка – непригодная жена для русского крестьянина, ибо она совершенно незнакома с нашим крестьянским хозяйством, как домашним, так и полевым. Объясняется это различием пищи у корейцев и у русских и применением различных способов обработки земли. Обыденная пища корейцев: вареное просо с приправой квашеных овощей; нашего черного хлеба корейцы совсем не употребляют. Молоко корейцы не пьют и коровы держатся у них лишь для приплода. Обработка земли несравненно более тщательная, чем у нас. Пшеницу и овес они разводят лишь как предмет продажи русскому населению в грядках и несколько раз за время лета грядки полют; зато и урожаи у них обильнее, чем при сеянии этих хлебов вразброс. Времени на такую обработку земли у них хватает; выгон и сенокос им не нужны, так как скот держится круглый год на бобовых жмыхах и просовой соломе. Заготовка сена у них производится только для продажи. Если к этому прибавить, что корейцы у нас живут несколькими селениями, друг около друга, то станет понятным, как туго может проникать к ним русское влияние и обрусение».

Что касается вопроса о русских школах для корейцев, то он впервые был озвучен в отчете П.А. Гельмерсена (напомним его слова «положенное мною основание обучения корейцев нашей грамоте», свидетельствующие, что офицер Генштаба во время краткого пребывания в заливе Посьет занимался даже просветительством). Более того, штабс-капитан самостоятельно предпринял и практические меры: по окончанию командировки он взял с собой в Петербург Евгения Когая (корейское имя – Ко Ёнджун) и на свои средства обучил его русскому языку. Когай стал первым корейцем, побывавшим в Петербурге и получившим там образование; в 1871 году он вернулся в Посьет и был назначен на должность переводчика при пограничном комиссаре в Южно-Уссурийском крае.

Реакция российских властей на предложение П.А. Гельмерсе-на основать русскую школу для корейцев последовала достаточно быстро. Об этом свидетельствует служебная записка генерал-губернатора Восточной Сибири М.С. Карсакова, направленная военному губернатору Приморской области И.В. Фуругельму 30 августа 1866 года.

«В бытность мою, вместе с Вашим Превосходительством, в гавани Посьета, вы выразили мне свое намерение об учреждении в этой гавани особой школы для обучения русскому языку детей переселившихся к нам корейцев.

Вполне сочувствуя этой полезной цели, я имею честь препроводить при сем к вашему превосходительству на первоначальные расходы по учреждению школы из экстраординарной суммы сто рублей серебром, покорнейше прося о получении их меня уведомить».

Деньги эти незамедлительно были потрачены по назначению: «Осенью 1866 г. для школы в с. Тизинхе было куплено 29 азбук, 9 прописей, 200 перьев и т. д. В школу записалось до 20 корейских мальчиков. В качестве преподавателя был нанят писарь Беллицкий, содержание которого не превышало 300 руб. в год» (Л.А. Долгих. Общественная деятельность корейцев в Приморье. Азиатско-Тихоокеанскийрегион: археология, этнография, история. Сборник научных статей. Владивосток, 2008). В дальнейшем школа для корейских детей появилась и в селении Янчихе. Заметим к слову, что и создание школ было, несомненно, косвенной мерой поощрения дальнейшего перехода корейцев в российские пределы. Любопытны в связи с этим замечания Н.М. Пржевальского: «В Корее каждый город и деревня имеют школу, где все мальчики обучаются корейскому языку, а более способные сверх того и китайскому…» и В.И. Вагина: «Почти все перешедшие к нам корейцы грамотны». Из этого следует, что переходящие к нам корейцы не были необразованными, как можно предположить, исходя из их социального статуса, и уж безусловно были вполне способны выучить русский язык.

Из первых корейских поселенцев более других известно имя уже упомянутого Чхве Унгыка (так озвучено его корейское имя в работе Б.Д. Пака «Корейцы в Российской империи»), старшины деревни Тизинхэ, который, приняв православную веру, стал Петром Семеновым.

Н.М. Пржевальский, побывавший в окрестностях залива Посьета летом и осенью 1867 года, писал об этом человеке: «Переселясь к нам, некоторые из корейцев приняли православную веру, так что теперь в д. Тызен-хэ есть несколько десятков христиан, мужчин и женщин, и в том числе старшина деревни. Его прежняя фамилия и имя были Цуи-ун-кыги; теперь же он называется Петр Семенов, по имени и отчеству своего крестного отца, одного из наших офицеров.

Этот старшина, пожилой человек 48 лет, умеет, хотя и плохо, говорить по-русски и кроме корейского языка знает немного по-китайски. Ходит он в русском сюртуке, обстрижен по-русски и даже при своей фанзе выстроил большую русскую избу. Любознательность этого человека так велика, что он несколько раз высказывал мне свое желание побывать в Москве и Петербурге, чтобы посмотреть эти города.

Притом же этот старшина человек весьма услужливый и честный. В продолжение двух суток, которые я пробыл в д. Тызен-хэ, он находился неотлучно при мне, везде ходил со мною, рассказывал, и когда на прощанье я предложил ему деньги за услуги, то он долго отказывался от них и взял только после настоятельной просьбы с моей стороны.

Вообще услужливость, вежливость и трудолюбие составляют, сколько я мог заметить, отличительную черту характера корейцев, которые в этом случае стоят бесконечно выше своих соседей китайцев-манз, грубых и донельзя жадных на деньги».

О том же Чхве Унгыке 4 декабря 1868 года писала газета «Кронштадтский вестник». В заметке рассказывалось, как русские морские офицеры во время посещения корейской деревни недалеко от поста в заливе Посьета (судя по всему, деревни Тизинхэ – В.П.) побывали в «доме старшины деревни корейца Петра Максимыча (так в тексте – В.П.), который, желая ознаменовать чем-нибудь особенным наш приезд и почтить, как он выражался, дорогих гостей, надел, провожая нас, дарованный ему от государя с золотым шитьем мундир и выглядел в нем довольно представительной личностью».

Еще раз этот человек, теперь уже под именем Петр Семенович Цое, встречается в работе 1875 года; по словам автора, ему соотечественниками «оказывается большой почет вследствие того, что за его